Письма военных лет 1941-1945 год

№13, г. Арзамас

побольше. Я тысячи раз перед сном и в свободные минуты

вынимаю ваши фотографии и долго, долго смотрю и как-то лучше делается на душе, будто поговорил с вами. Фронт сейчас далеко от родной Дубовки, но окруженные у Сталинграда банды еще недалеко. Идут крепкие бои, но им скоро будет «капут», и мы в свою очередь дадим фрицам по зубам. Надеемся, что скоро погоним фрицев. Так что Совинформ-бюро не успеет сообщить о занимаемых нами городах. Немцы начинают крепко задумываться насчет сохранения своей поганой шкурки. Из письма В.БУРДЕНКО, написанного за два месяца до гибели ...Морозы не страшны нам, русским, да еще воинам Красной Армии. Одеты мы прекрасно, тепло, легко, удобно. Недавно был в небольшой командировке, ночевали в лесу, но русская зима любит и бережет русских. Лес и снег обеспечили нас с лихвой теплом, ни одного случая обмораживания. Задачу выполнили хорошо. Январские морозики фрицам прибавят жару и темпы нашего наступления ускорятся еще больше, а «капут» им скоро сделаем, да еще с «музыкой». Мамочка, не беспокойся обо мне. Я уже чувствую, что «подвергаюсь страшным опасностям» и т.д. Ничего подобного, я живуч и жить хочу, так что даром не погибну, а только с пользой. ...Получил важное задание. Тысячу раз поверяю себя, способен ли его выполнить. Убеждаюсь: способен. Виктор Бурденко погиб в марте 1943 года в районе Старой Руссы. Ему быпо всего девятнадцать с половиной лет.

груди жетон - ласточку с письмом в клюве. * * * Сквозь года, и

радость, и невзгоды вечно будет мне сиять одна - та весна сорок второго года, в осажденном городе весна. Маленькую ласточку из жести я носила на груди сама. Это было знаком доброй вести, это означало: "Жду письма". Этот знак придумала блокада. Знали мы, что только самолет, только птица к нам, до Ленинграда, с милой-милой родины дойдет. ...Сколько писем с той поры мне было. Отчего же кажется самой, что доныне я не получила самое желанное письмо?! Чтобы к жизни, вставшей за словами, к правде, влитой в каждую строку, совестью припасть бы, как устами в раскаленный полдень — к роднику. Кто не написал его? Не выслал? Счастье ли? Победа ли? Беда? Или друг, который не отыскан и не узнан мною навсегда? Или где-нибудь доныне бродит то письмо, желанное, как свет? Ищет адрес мой и не находит и, томясь, тоскует: где ж ответ? Или близок день, и непременно в час большой душевной тишины я приму неслыханной, нетленной весть, идущую еще с войны... О, найди меня, гори со мною, ты, давно обещанная мне всем, что было,- даже той смешною ласточкой, в осаде, на войне...

привет, Тебя вспоминаю, такую родную, Такую хорошую - слов даже нет! Читаешь письмо

ты, а видишь мальчишку, Немного лентяя и вечно не в срок Бегущего утром с портфелем под мышкой, Свистя беззаботно, на первый урок. Грустила ты, если мне физик, бывало, Суровою двойкой дневник "украшал", Гордилась, когда я под сводами зала Стихи свои с жаром ребятам читал. Мы были беспечными, глупыми были, Мы все, что имели, не очень ценили, А поняли, может, лишь тут, на войне: Приятели, книжки, московские споры - Все - сказка, все в дымке, как снежные горы... Пусть так, возвратимся - оценим вдвойне! Сейчас передышка. Сойдясь у опушки, Застыли орудья, как стадо слонов, И где-то по-мирному в гуще лесов, Как в детстве, мне слышится голос кукушки... За жизнь, за тебя, за родные края Иду я навстречу свинцовому ветру. И пусть между нами сейчас километры - Ты здесь, ты со мною, родная моя! В холодной ночи, под неласковым небом, Склонившись, мне тихую песню поешь И вместе со мною к далеким победам Солдатской дорогой незримо идешь. И чем бы в пути мне война ни грозила, Ты знай, я не сдамся, покуда дышу! Я знаю, что ты меня благословила, И утром, не дрогнув, я в бой ухожу!

  тебе   письмо   из   немецкой   неволи.

Когда ты, папенька, будешь читать это письмо, меня в живых не будет. И моя просьба к тебе, отец: покарай немецких кровопийц. Это завещание твоей умирающей дочери.
Несколько слов о матери. Когда вернёшься, маму не ищи. Её расстреляли немцы. Когда допытывались о тебе, офицер был её плёткой по лицу, мама не стерпела и гордо сказала, вот её последние слова: «Вы не запугаете меня битьём. Я уверена, что муж вернётся назад и вышвырнет вас, полых захватчиков, отсюда вон!» И офицер выстрелил маме в рот...
Папенька, мне сегодня исполнилось 15 лет, И если бы сейчас ты встретил меня, то не узнал бы свою дочь. Я стала очень худенькая, мои глаза ввалились, косички мне остригли наголо, руки высохли, похожи на грабли. Когда я кашляю, изо рта идёт кровь — у меня лёгкие.
А помнишь, папа, два года тому назад, когда мне исполнилось 13 лет? Какие хорошие были мои именины! Ты мне, папа, тогда сказали:   «Расти, доченька, на радость большой!» Играл патефон, подруги поздравляли меня с Днём Рождения, и мы пели чашу любимую пионерскую песню.
А теперь, папа, как взгляну на себя в зеркало — платье рваное, в лоскутках, номер на шее, как у преступницы, Сама худая, как скелет, - и солёные слёзы текут из глаз. Что толку, что мне исполнилось 15 лет. Я никому не нужна. Здесь многие люди никому не нужны. Бродят голодные, затравленные овчарками. Каждый день их уводят и убивают.
Да, папа, и я рабыня немецкого барона, работаю у немца Шарлэна прачкой, стираю бельё, мою полы. Работаю очень много, а кушаю два раза в день в корыте с «Розой» и «Кларой» - так зовут хозяйских свиней. Так приказал барон. «Русс была и будет свинья»,- сказал он. Я очень боюсь «Клары». Это большая и жадная свинья. Она мне один раз чуть не откусила палец, когда я из корыта доставала картошку.
Живу я в дровяном сарае: в комнату мне входить нельзя. Один раз горничная полька Юзефа дала мне кусочек слева, а хозяйка увидела и долго била Юзефу плёткой по голове и спине.
Два раза я убегала от хозяев, но меня находил ихний дворник, тогда сам барон срывал с меня платье и бил ногами. Я теряла сознание. Потом на меня ведро воды и бросали в подвал.
Сегодня я узнала новость: Юзефа сказана, что господа уезжают в Германию с большой партией невольников и невольниц с Витебщины. Теперь они берут и меня с собою. Нет, Я не поеду в эту трижды всеми проклятую Германию! Я решила лучше умереть на родной сторонушке, чем быть втоптанной в проклятую немецкую землю. Только смерть спасёт меня от жестокого битья.
Не хочу больше мучаться рабыней у проклятых, жестоких немцев, не давших мне жить!.. Завещаю, папа: отомсти за маму и за меня. Прощай, добрый папенька, ухожу умирать.
Твоя дочь Катя Сусанина Март, 12, Лиозно, 1943 год. P . S . Моё сердце верит: письмо дойдёт"