Герой нашего времени М.Ю. Лермонтов

презентации – учитель русского языка и литературы МОУ СОШ №

9 г.Дмитрова Московской области
Русак Инна Николаевна

так беспощадно выставлял наружу собственные слабости и пороки. История души

человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и полезнее истории целого народа, особенно когда она - следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она написана без тщеславного желания возбудить участие или удивление…
Итак, одно желание пользы заставило меня напечатать отрывки из журнала, доставшегося мне случайно…
Может быть, некоторые читатели захотят узнать мое мнение о характере Печорина? – Мой ответ – заглавие этой книги. «Да это злая ирония!» - скажут они. – Не знаю.

с дочерью; но я с ними незнаком ... В эту минуту

прошли к колодцу мимо нас две дамы: одна пожилая, другая молоденькая, стройная. Их лиц за шляпками я не разглядел, но они одеты были по строгим правилам лучшего вкуса: ничего лишнего. На второй было закрытое платье.., легкая шелковая косынка вилась вокруг ее гибкой шеи… Ее легкая, но благородная походка имела в себе что-то девственное, ускользающее от определения, но понятное взору. Когда она прошла мимо нас, от нее повеяло тем неизъяснимым ароматом, которым дышит иногда записка милой женщины…

11-го мая

Мери и Грушницкий. 1941.
11-го мая
Легче птички она к нему подскочила,

нагнулась, подняла стакан и подала его с телодвижением, исполненным невыразимой прелести; потом ужасно покраснела, оглянулась на галерею и, убедившись, что ее маменька ничего не видала, кажется, тотчас же успокоилась. Когда Грушницкий открыл рот, чтобы поблагодарить ее, она была уже далеко…

самому гроту. Смотрю: в прохладной тени его свода, на каменной

скамье сидит женщина, в соломенной шляпе, окутанная черной шалью, опустив голову на грудь; шляпка закрывала ее лицо. Я хотел уже вернуться, чтоб не нарушить ее мечтаний, когда она на меня взглянула.
Вера! – вскрикнул я невольно.
Она вздрогнула и побледнела.
Я знала, что вы здесь, - сказала она. Я сел возле нее и взял ее за руку. Давно забытый трепет пробежал по моим жилам при звуке этого милого голоса: она посмотрела мне в глаза своими глубокими и спокойными глазами: в них выражалась недоверчивость и что-то похожее на упрек…

встречается на пути; я смотрю на СТРАДАНИЯ и на РАДОСТИ

ДРУГИХ только в отношении к себе, КАК НА ПИЩУ, поддерживающую мои душевные силы. Сам я больше не способен безумствовать под влиянием страсти… а первое МОЕ УДОВОЛЬСТВИЕ – подчинять моей воле все, что меня окружает; возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха – не есть ли первый признак и величайшее ТОРЖЕСТВО ВЛАСТИ? Быть для кого-нибудь причиною страданий и радостей, не имея на то никакого положительного права, - НЕ САМАЯ ЛИ ЭТО СЛАДКАЯ ПИЩА НАШЕЙ ГОРДОСТИ?..

29-го мая

она вдруг на седле покачнулась. «Мне дурно!» - проговорила она

слабым голосом… Я быстро наклонился к ней, обвил рукой ее гибкую талию. «Смотрите наверх! – шепнул я ей, - это ничего, только не бойтесь; я с вами».
Ей стало лучше; она хотела освободиться от моей руки, но я еще крепче обвил ее нежный, мягкий стан; моя щека почти касалась ее щеки; от нее веяло пламенем…
Я не обращал внимания на ее трепет и смущение, и губы мои коснулись ее нежной щечки; она вздрогнула, но ничего не сказала…
- Или вы меня презираете, или очень любите! – сказала она наконец голосом, в котором были слезы…

Л.Е. Фейнберг.
Переправа через Подкумок.
1940—1941

он поднял глаза – я стоял в дверях против него;

он ужасно покраснел. Я подошел к нему и сказал медленно и внятно:
- Мне очень жаль, что я вошел после того, как вы уже дали честное слово в подтверждение самой отвратительной клеветы. Мое присутствие избавило бы вас от лишней подлости… Прошу вас, - продолжал я тем же тоном, прошу вас сейчас же отказаться от ваших слов; вы очень хорошо знаете, что это выдумка…

16-го июня

невольно: ЗАЧЕМ Я ЖИЛ? ДЛЯ КАКОЙ ЦЕЛИ Я РОДИЛСЯ?.. А

, верно, она существовала. И, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные… Но я не угадал этого назначения, я увлекся приманками страстей пустых и неблагодарных; из горнила их я вышел тверд и холоден как железо, но утратил навеки пыл благородных стремлений –
лучший цвет жизни…
Моя любовь никому не принесла счастья, потому что Я НИЧЕМ НЕ ЖЕРТВОВАЛ ДЛЯ ТЕХ, КОГО ЛЮБИЛ: Я ЛЮБИЛ ДЛЯ СЕБЯ, ДЛЯ СОБСТВЕННОГО УДОВОЛЬСТВИЯ; я только удовлетворял странную потребность сердца, с жадностью поглощая их чувства, их нежность, их радости и страданья – и никогда не мог насытиться…

на площадке не было. Только прах легким столбом еще вился

на краю обрыва.
Все в один голос вскрикнули.
Finita la comedia! – сказал я доктору.
Он не отвечал и с ужасом отвернулся.
Я пожал плечами и раскланялся с секундантами Грушницкого.

Мы долго молчали; ее большие глаза, исполненные неизъяснимой грусти, казалось,

искали в моих глазах что-нибудь, похожее на надежду; ее бледные губы напрасно старались улыбнуться; ее нежные руки, сложенные на коленях, были так худы и прозрачны, что мне стало жаль ее.
Княжна, - сказал я, - вы знаете, что я над вами смеялся?.. Вы должны презирать меня… Следственно, вы меня любить не можете…
Она обернулась ко мне бледная, как мрамор, только глаза ее чудесно сверкали.
- Я ВАС НЕНАВИЖУ… - сказала она.

его душа сжилась с бурями и битвами. И, выброшенный на

берег, он скучает и томится,.. он ходит себе целый день по прибрежному песку, прислушивается к однообразному ропоту набегающих волн и всматривается в туманную даль: не мелькнет ли там на бледной черте… желанный парус…