Степь в произведениях писателей и живописцев Дона

Составила учитель Стороненко Н. В. г. Ростов-на-Дону

и прекрасной. В описании степи и сказалась прежде всего горячая

любовь к родной земле, вера в ее силу и могущество, восхищение ее красотой и бескрайними просторами.

Сухую степную землю в крохотном узелке, крепившемся на груди, увозил

он с собой, отправляясь в поход.

Дон и Степь всегда стояли рядом в казачьем фольклоре. В одной из песен Дон назывался батюшкой, а степь – матушкой казака.

действия, то олицетворением казачьей истории. Она перестала быть просто природным

явлением. Для писателей она превратилась в рабочий инструмент, который кормил их так же, как настоящая степь казаков-землепашцев.

косячных маток и жеребцов. На сухом конском храпе от ветра

солоно, и конь, вдыхая горько-соленый запах, жует шелковистыми губами и ржет, чувствуя на них привкус ветра и солнца. Родимая степь под низким донским небом! Вилюжины балок суходолов, красноглинистых яров, ковыльный простор с затравевшим гнездоватым следом конского копыта, курганы, в мудром молчании берегущие зарытую казачью славу... Низко кланяюсь и по-сыновьи целую твою пресную землю, донская, казачьей, не ржавеющей кровью политая степь!»

стороне лога, была выше и гуще. Пресное дыхание согретого солнцем

чернозёма не могло заглушить тончайшего аромата доцветающих степных фиалок. Они росли на прошенной залежи, пробивались между сухими будыльями донника, цветным узором стлались по краям давнишей межи, и даже на кремнистокрепкой целине из прошлогодней, поблекшей травы смотрели на мир их голубые, детски-чистые глаза. Фиалки доживали положенный им срок в этой глухой и широкой степи, а на смену им по склону лога на солонцах уже поднимались сказочно яркие тюльпаны, подставляя солнцу свои пунцовые, жёлтые и белые чашечки, и ветер, смешав разнородные запахи цветов, далеко разносил их по степи».

от снега зябь. Взвороченные лемехами пласты тучного чернозёма курились на

сугреве паром. Великая благостная тишина стояла в полуденные часы над степью. Над пашнями - солнце, молочно-белый пар, волнующий выщелк раннего жаворонка, да манящий клик журавшиной станицы, вонзающейся грудью построенного треугольника в густую синеву безоблачных небес. Над курганами, рожденное теплом, дрожит, струится марево; острое зелёное жало травяного листка, отталкивая прошлогодний отживший стебелёк, стремится к солнцу. Высушенное ветром озимое жито словно на цыпочках поднимается, протягивая листки встреч светоносным лучам."

ковыль. Степь на многие вёрсты оделась колышущим серебром. Ветер упруго

приминал его, наплывая, шершавил, бугрил, гнал то к югу, то к западу сизо-опаловые волны. Там, где пробегала текучая воздушная струя, ковыль молитвенно клонился, и на седой его хребтине долго лежала чернеющая тропа."

На гребнях никла безрадостная выгоревшая полынь. Короткие ночи истлевали быстро.

По ночам на обугленно-черном небе несчетные сняли звезды; месяц - казачье солнышко, темнея ущербленной боковиной, светил скупо, бело; просторный Млечный Шлях сплетался с иными звездными путями. Терпкий воздух был густ, ветер сух, полынен; земля, напитанная все той же горечью всесильной полыни, тосковала о прохладе. Забились гордые звездные шляхи, не попранные ни копытом, ни ногой; пшеничная россыпь звезд гибла на сухом, черноземно-черном небе, не всходя и не радуя ростками; месяц - обсохлым солончаком, а по степи - сушь, сгибшая трава, и по ней белый неумолчный перепелиный бой да металлический звон кузнечиков...»

обличий у этой своенравной степной осени? Вот обернулась она злой

ненавистной тещей, покрылась серым старушечьим платком и ну хлопать дверями во всем холодном неуютном доме. И все ей не так, и все не на месте. Злобно гоняет она по степи пучки спутанной травы, треплет за колючие косы молоденькую гледичию – нелюбимую невестку свою. А то вдруг завоет, запричитает, и зальется холодными слезами, и плачет, плачет, ничем не успокоишь растревоженную старуху. Но вдруг выглянет она из-за серой тучи краешком теплого мягкого солнца. И вспыхнут в его животворных лучах веселые озими, и заулыбаются всему свету зелеными улыбками. Как ласково, с какой материнской заботой лелеет осень своих зеленых младенцев в черной пушистой колыбели. А бывает, что обернется она богатой красавицей-невестой. Тогда нарядит осень своих подружек в лесных полосках в самые нарядные сарафаны: и светло-желтые, как листья у клена, и пунцово-красные, как у дикой степной вишни, и коричневые, как у молоденьких дубков, и фиолетовые, как у бирючины и бересклета. Сколько нарядов у ее подружек! И каких! И надо всем этим веселым и пестрым богатством раскинулся высокий и по-осеннему посветлевший купол прозрачного голубого неба. И на тонких паутинках повисли и летят неведомо куда маленькие паучки…»

легла снежная. У лесных полос намело такие сугробы, что из-за

них виднелись только верхушки деревьев. Овраги и балки завалило снегом – выровняло степь. И она лежала большая, белая, бесприютная. Вечерами над степью на короткое время вспыхивали сумрачные багровые закаты: первый признак еще больших холодов на завтра».

степи, по дальнему синему пределу ее, вымытому дождем, то ли

одинокое облачко проскользнет, то ли шатер на колесах. И — нет его. А может быть, и не было совсем».

дремала лазоревая степь, на круговинах отцветающего чабреца последнюю за день

взятку брали пчелы. Ковыль, белобрысый и напыщенный, надменно качал султанистыми метелками. Овечья отара двигалась под гору к Тополевке. Дед Захар, опираясь на чакушу, шел молча. По дороге, на заботливо расшитом полотнище пыли, виднелись следы: один волчий, шаг в шаг, редкий и разлапистый, другой - косыми полосами кромсавший дорогу - след тополевского трактора. Там, где летник вливается в заросший подорожником позабытый Гетманский шлях, следы расстались. Волчий свернул в сторону, в яры, залохматевшие зеленой непролазью бурьяна и терновника, а на дороге остался один след, пахнувший керосиновой гарью, размеренный и грузный.»

та глухая тишина, какая бывает только вдали от больших городов

и от железной дороги. Эта степная тишина не была мертвым безмолвием – ночная степь жила своей жизнью. Но в ней не было того невнятного, бесконечного гула, который в городе не прекращается ни днем ни ночью. Общая тишина ночи только подчеркивала и оттеняли немногие звуки в степи. <…> Степь лежала тихая, окутанная сумраком августовской ночи, и над степью сияло высокое темное небо, на котором мерцали звезды.»

художника довольно суровому испытанию. В ландшафтах Дона нет тех красот

с золотыми рощами и зелеными дубравами, какие столь характерны для средней полосы России и ее Севера. Но в степном пейзаже есть свое очарование, которое доступно только тому, кто здесь родился и постоянно испытывал на себе ощущение восторга в пору весеннего цветения станичных садов и звона первой зелени прибрежных рощ или месяцы суровых зим и осенних дней.

огромном расстоянии, пустыня. Такой представлена степь в «Толковом словаре» В.И.Даля.

Художники же видят донскую степь то яркой и пестрой, то мелодичной, завораживающей своей красотой. Некоторые видят её спокойной, таинственной и загадочной. Все, безусловно, видят степь по-разному. Картины, изображающие степь, не могут быть одинаковыми, однообразными, но соединяет их все дух степи, такой непредсказуемый, но всё же для каждого человека такой родной.

школа – интернат VIII вида, с. Развильное, Песчанокопский район Ростовской

области  рисует удивительные картины пластилином..

Г. Подсудимый // Тайны степного леса / Г.

Колесников. Ростов н/Д, 1987

 3.Шолохов Донские рассказы// Лазоревая степь. 1989
4. Шолохов М. Тихий Дон. Кн. 1-2. 3-4 М.: Худож. Лит. 1980.
5. Шолохов М. Поднятая целина.

Литература

6. А. Калинин. Цыган. «Молодая гвардия». 1996