Мой Пушкин

И рассказ о неумолчном ответном эхе, родившемся в

этой душе. Незаурядной душе: ребенку ведь и самому предстояло стать поэтом, да еще выдающимся, решительно непохожим ни на кого на свете.

МОЙ ПУШКИН

спальне матери – «ДУЭЛЬ»
Снег, черные прутья деревец, двое черных

людей проводят третьего, под мышки, к саням - а еще один, другой, спиной отходит. Уводимый - Пушкин, отходящий - Дантес. Дантес вызвал Пушкина на дуэль, то есть заманил его на снег и там, между черных безлистых деревец, убил.

это - что его убили.

жизни…
Памятник Пушкина был одна из двух (третьей не было) ежедневных

неизбежных прогулок — на Патриаршие Пруды — или к Памятник-Пушкину. И я предпочитала— к Памятник-Пушкину, потому что мне нравилось, раскрывая и даже разрывая на бегу мою белую "кофточку", к нему бежать и, добежав, обходить, а потом, подняв голову, смотреть на чернолицего и чернорукого
великана, на меня не глядящего, ни на кого и ни на что в моей жизни не похожего. А иногда просто на одной ноге обскакивать. А бегала я, несмотря на собственную толстоватость —лучше всех: от чистого чувства чести: добежать, а потом уж лопнуть.

Мне приятно, что именно
памятник Пушкина был первой победой моего бега.

Памятник
А. С. Пушкину (Опекушин)

а именно: приставлять к его подножью мизинную, с детский мизинец,

белую фарфоровую куколку —приставлять к гигантову подножью такую фигурку и,
постепенно проходя взглядом снизу вверх , пока голова не отваливалась, — сравнивать.
Памятник Пушкина был и моей первой встречей с черным и белым: такой черный! такая белая!
Памятник Пушкина был и моей первой встречей с числом: сколько таких фигурок нужно поставить одна на другую, чтобы получился памятник Пушкина. И ответ был уже тот, что и сейчас: "Сколько ни ставь..."— с горделиво-скромным добавлением: "Вот если бы сто меня, тогда — может, потому что я ведь еще вырасту..."
Так что Памятник-Пушкина был и моей первой встречей с материалом: чугуном, фарфором, гранитом— и своим.
Памятник Пушкина со мной под ним и фигуркой подо мной был и моим первым наглядным уроком иерархии: я перед фигуркой великан, но я перед
Пушкиным — я. То есть маленькая девочка.

первый урок иерархии, первый урок мысли и, главное, наглядное подтверждение

всего моего последующего опыта:
из тысячи фигурок, даже одна на другую поставленных, не сделаешь Пушкина.

полку, почти в темноте и почти вплоть и немножко даже

удушенная его весом, приходящимся прямо в горло, и почти ослепленная близостью мелких букв.
Пушкина читаю прямо в грудь и прямо в мозг.
Мой первый Пушкин — "Цыганы":
таких имен я никогда не слышала
живых цыган я никогда не видела
и вот совсем новое слово — любовь

Запретный шкаф… Запретный плод… Этот плод — том, огромный сине-лиловый том с золотой надписью вкось — Собрание сочинений А. С. Пушкина.

(и, может быть, в Татьяну
немножко больше), в них обоих вместе,

в любовь. И ни
одной своей вещи я потом не писала, не влюбившись
одновременно в двух (в нее — немножко больше), не в
них двух, а в их любовь. В любовь.

Но еще одно, не одно, а многое, предопределил во мне "Евгений Онегин". Если я потом всю жизнь по сей последний день всегда первая писала, первая протягивала руку — и руки, не страшась суда — то
только потому, что на заре моих дней лежащая Татьяна в книге, при свечке, с растрепанной и переброшенной через грудь косой, это на моих глазах — сделала. И если я потом, когда уходили (всегда — уходили), не только не протягивала вслед рук, а головы не оборачивала, то только потому, что тогда, в саду, Татьяна застыла статуей.
Урок смелости. Урок гордости. Урок верности. Урок судьбы.
Урок одиночества.

самое по-родному страшное и

по-страшному родное были — "Бесы".
"Мчатся тучи, вьются тучи —
Невидимкою луна..."
Все страшно — с самого начала: луны не видно, а она — есть, луна — невидимка, луна в шапке-невидимке, чтобы все видеть и чтобы ее не видели.
Странное стихотворение (состояние), где сразу можно быть (нельзя не быть) всем…

но и: чего не знаешь в детстве — не знаешь

на всю жизнь.

Для меня до-семилетней и семилетней моего «хрестоматийного» Пушкина было мало! Составитель хрестоматии, очевидно, усумнился в доступности младшему возрасту понятий тоски, предчувствия, заботы, теснения и всечасности.
Стальными спицами в наморщенных руках няни и
кончалось мое хрестоматическое "К няне", из которого я на всю жизнь узнала, что старую женщину — потому-то родная —можно любить больше, чем молодую — потому что молодая и даже потому что — любимая.

имени тебе моем?..

Что в имени тебе моем?
Оно умрет, как шум

печальный
Волны, плеснувшей в берег дальний,
Как звук ночной в лесу глухом.

Оно на памятном листке
Оставит мертвый след, подобный
Узору надписи надгробной
На непонятном языке.

Что в нем? Забытое давно
В волненьях новых и мятежных,
Твоей душе не даст оно
Воспоминаний чистых, нежных.

Но в день печали, в тишине,
Произнеси его тоскуя;
Скажи: есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я...