Жизнь и творчество В.В. Набокова

литературе
в 11 классе.

где 22 апреля 1899 года родился Владимир
Владимирович Набоков.
В

канавы скрылся снег
со склонов,
и петербургская весна
волнения и анемонов
и первых бабочек полна.
Но мне не надо
прошлогодних,
увядших за зиму ванесс,
лимонниц никуда негодных,
летящих сквозь прозрачный
лес.
Зато уж высмотрю четыре
прелестных газовых крыла
нежнейшей пяденицы
в мире
средь пятен белого ствола.

велосипеда
великолепье, вышина;
на раме «Дукс» или «Победа»;
надутой шины тишина.
Дрожанье и вилы

в аллее,
где блики по рукам скользят,
где насыпи кротов чернеют
и низвержением грозят.
А завтра пролетаешь через,
и как во сне поддержки нет,
и этой пустоте доверясь,
не падает велосипед.

полу свеча
тень за концы берет и тянет
туда – сюда, но

нет мяча.
Потом там кочерга кривая
гуляет и грохочет зря –
и пуговицу выбивает,
а погодя полсухаря.
Но вот выскакивает сам он
в трепещущую темноту, -
через всю комнату, и прямо
под неприступную тахту.

паровоз.
Толпою легкой, оробелой
стволы взбегают на откос:
дым засквозил волною белой
в апрельской

пестроте берез.
В вагоне бархатный диванчик
еще без летнего чехла.
У рельс на желтый одуванчик
садится первая пчела.

Где был сугроб, теперь дырявый
продолговатый островок
вдоль зеленеющей канавы:
покрылся копотью, размок
весною пахнущий снежок…

ВЕСНА

– с Богом! Жаворонок тонет
в звенящем небе, и велик,
и свеж,

и светел мир, омытый
недавним ливнем: благодать,
благоуханье. Что гадать?
Все ясно, ясно; мне открыты
все тайны счастья, вот оно:
Сырой дороги блеск лиловый,
по сторонам то куст ольховый,
то ива, бледное пятно
Усадьбы дальней, рощи, нивы,
Среди колосьев васильки,
зеленый склон, изгиб ленивый
Знакомой тинистой реки.
Скорее, милые!..

ДОМОЙ

рифм и танцовщиц крылатых
есть в шахматной задаче. Посмотри:
тут белых семь,

а черных только три
на световых и сумрачных квадратах.

Чернеет ферзь между коней горбатых,
и пешки в ночь впились, как янтари.
Решенья ждут и слуги, и цари
в резных венцах и высеченных латах.

Звездообразны каверзы ферзя.
Дразнящая, узорная стезя
уводит мысль, - и снова мысль во мраке.

ШАХМАТНЫЙ СОНЕТ

а весной
1919 г. окончательно покинула Россию.
Рождествено.
Отвяжись, я тебя умоляю!
Вечер

страшен, гул жизни затих.
Я беспомощен. Я умираю
от слепых наплываний твоих.

Тот, кто вольно отчизну покинул,
волен выть на вершинах о ней,
но теперь я спустился в долину,
и теперь приближаться не смей.

Навсегда я готов затаиться
и без имени жить я готов,
чтоб с тобой и во снах не сходиться,
отказаться от всяческих снов;

обескровить себя, искалечить,
Не касаться любимейших книг,
променять на любое наречье
все, что есть у меня, - мой язык…

К РОССИИ

своем первом
романе «Машенька».
Каждый помнит какую-то русскую реку,
но бессильно запнется, едва
Говорить

о ней станет: даны человеку
лишь одни человечьи слова.
А ведь реки, как души, все разные… нужно,
чтоб соседу поведать о них,
знать, пожалуй, русалочий лепет жемчужный,
Изумрудную речь водяных.
Но у каждого в сердце, где клад заковала
кочевая стальная тоска,
Отзывается внятно, что сердцу, бывало,
напевала родная река…

РЕКА

видел, за тобой шел юноша, похожий
на многих; знал я все:

походку, трубку, смех.
Да и таких, как ты, немало ведь, и что же,
люблю по- разному их всех.

Увидя мой удар, уверенно-умелый,
спросила ты, следя вращающийся мяч,
Знаком ли он тебе – вон тот, в фуфайке белой,
худой, лохматый, как скрипач.

Твой спутник отвечал, что, кажется, я родом
из дикой той страны, где каплет кровь на снег,
и, трубку пососав, заметил мимоходом,
что я – приятный человек.

А там все прыгал мяч, и ведать не могли вы,
что вот один из тех беспечных игроков
в молчанье, по ночам, творит, неторопливый,
созвучья для иных веков.

FOOTBFLL

писа –
теля, что потрясло Набокова и опре –
делило его судьбу

и творчество.

* * *

На черный бархат лист кленовый
я, как святыню, положил:
лист золотой с пыльцой пунцовой
между лиловых тонких жил.

И с ним же рядом, неизбежно,
старинный стих – его двойник,
простой, и радужный, и нежный,
в душевном сумраке возник;

и все нежнее, все смиренней
он лепетал, полутаясь,
но слушал только лист осенний,
на черном бархате светясь…

всю жизнь стала его спут –
ницей и музой.
Весенний лес

мне чудится… Постой,
прислушайся… На свой язык певучий
переведу я тысячи созвучий,
Что плещут там под зеленью святой.

И ты поймешь, и слух прозрачный твой
все различит: и солнца смех летучий,
и в небе вздох блестящей легкой тучи,
и песню пчел над шепчущей травой.

И ты войдешь тропинкою пятнистой
туда, в мой лес, и нежный и тенистый,
где сердце есть у каждого листка,

туда, где нет ни жалоб, ни желаний,
где азбуке душистой ветерка
учился я у ландыша и лани.

СОНЕТ

ряд сборников рассказов, романы
«Защита Лужина», «Отчаяние», «Дар»,
«Приглашение на казнь» и

другие.

* * *

Люби лишь то, что редкостно и мнимо,
что крадется окраинами сна,
что злит глупцов, что смердами казнимо,
как родине, будь вымыслу верна.
Наш час настал. Собаки и калеки
одни не спят. Ночь летняя легка.
Автомобиль проехавший навеки
последнего увез ростовщика.
Близ фонаря, с оттенком маскарада,
лист жилками зелеными сквозит.
У тех ворот – кривая тень Багдада,
а та звезда над Пулковом висит.
Как звать тебя? Ты полу-Мнемозина,
Полумерцанье в имени твоем,
и странно мне по сумраку Берлина
с полувиденьем странствовать вдвоем.

перебирается
в Париж, а через три года, накануне немецкой оккупации, еще

дальше на
Запад – в США.

США,
где в конце 50-х к нему приходит шумный успех
после публикации

во Франции романа «Лолита»,
написанного на английском языке.

Какое сделал я дурное дело,
и я ли развратитель и злодей,
я, заставляющий мечтать мир целый
о бедной девочке моей.

О, знаю я, меня боятся люди,
и жгут таких, как я, за волшебство,
и, как от яда в полом изумруде,
мрут от искусства моего.

Но как забавно, что в конце абзаца,
корректору и веку вопреки,
тень русской ветки будет колебаться
на мраморе моей руки.

КАКОЕ СДЕЛАЛ Я ДУРНОЕ
ДЕЛО

созданы шедевры, как
романы «Бледный огонь» и «Ада, или Страсть» –
самые

сложные и виртуозные его произведения.

С СЕРОГО СЕВЕРА

С серого севера
вот пришли эти снимки.

Жизнь успела на все
погасить недоимки.
Знакомое дерево
вырастает из дымки.

Вот на Лугу шоссе.
Дом с колоннами. Оредежь.
Отовсюду почти
мне к себе до сих пор еще
удалось бы пройти.

этого
с каймой фиолетовой
до стеклышка матово-
зеленоватого,
он приносит торжественно.

Вот это Батово.
Вот

это Рождествено.

Перу Набокова принадлежат по истории
русской словесности, переводы русских
авторов, книга «Николай Гоголь», перевод
«Евгения Онегина» с детальнейшими
комментариями в четырех томах.

забавно, что в конце абзаца,
корректору и веку вопреки,
тень русской ветки

будет колебаться
На мраморе моей руки.

* * *