Андрей Николаев

готов умереть в писателе.

зеркал — свет мертвенный, застывший. Голубизна кресел, зелень теней —

во всем этом есть ощущение какой-то болотной холодности: перед нами бал мертвецов, встреча привидений.
И в глубине этого уравновешенного царства — по контрасту — как вспышка жизненной энергии, как удар крови — красный воротник князя Андрея, отбитый белизной мундира, — капелька огня в этом болоте.

силуэт на свинцовом фоне зеркала — князь вкован в великосветский

мир, его тонкие губы сжаты, на лице нельзя прочесть ничего, но... какой бурный взрыв ярко-алого на белом! Алый воротник и отвороты белого кавалерийского мундира князя — цвет жизни, страсти, риска, полное отрицание болотной мертвенности. И в этом цветовом контрасте уже воспринимаешь излом бровей, огромные, словно внутрь устремленные, глаза.
Какие страсти загнаны внутрь!
Какая трагедия затаилась.

— тепло-розовый яркий колорит, и только черные мундиры Николая и

Бориса отдаленно предсказывают войну и смерть в этом легком вихре жизни.

Там вечер при свечах, и тут вечер

при свечах, но тут совсем иной воздух: теплота, языческое жизнелюбие, смех, естественность. Там — болотная серость, тут — густая сочность красок. Но и там и тут — иллюзорность жизни: война еще не пронизала ее своим напряжением, печать наивности или призрачности лежит на людях, еще не разбуженных 1812 годом.

в портрете "Старого князя Болконского": яркое буйство листвы отрезано от

нас холодно блестящим стеклом, холодна голубизна стен, холоден серо-голубой цвет шубки, в которую одет отставленный от дел надменный аристократ, холодны скользкие блики на лакированном полу — все, как под стеклом аквариума: холод, пустота, тишина.
Нет, еще не проснулась Россия...

близится.
Горяча гамма этой картины: горит красный

воротник, мечутся блики свечей перед иконами, трепещет белый султан на шляпе — возбужденный, взбудораженный колорит, — Андрей уходит туда, где все горит и бушует, туда, где смерть и жизнь спорят и где уже начинается драма России.

зубы в улыбке, сверкают белые штыки, и словно стянуты извне

солдаты одним белым ремнем портупей, и уже воцарился во всем новый цвет — дымный цвет войны, и в этой колористической гамме решены все батальные сцены: просверкивает белое, красное, огневое, зеленое, желтое — сквозь этот заволакивающий все, рваный, бесформенный дым.
Война трактуется как тяжкий труд, как работа.

цветовом сопровождении еще раз возникают мирные сюжеты:
их

гамма чуть переменилась. Мягкий, неуверенный, рассеянный колорит данной картины.

лжи в сцене "Пьер и Элен". Жизнерадостные и наивные потеряли

уверенность, уверенные в себе потеряли опору, дым войны словно снял дерзость красок с этих сюжетов...

перевитых дымом цветовых пятен,— жизни, крови, смерти, веры, отчаяния —

выделяется, как звук трубы, "монолиния" цвета: пронзительная и чистая, давящая холодная синева.
"Раненый князь Андрей на Праценских высотах".
Вглядитесь, как рождается эта чистота из еще не развеянного дыма: что-то определилось в этом вихре, что-то ясно стало. Разбиты иллюзии, и человек возвращается к самому себе и видит небо над собой.
Вопреки многолетней традиции иллюстраторов "Войны и мира" Николаев отказывается рисовать это Аустерлицкое небо — он не хочет, чтобы законченность рисунка замкнула эту бесконечность, и он обрезает рисунок сверху, давая нам возможность самим продолжить эту открывшуюся синеву, эту разверзшуюся бесконечность, этот путь в дальнейшее;
путь героев Толстого — к Бородинской битве... к истине... к Родине.