Николай Степанович Гумилёв (1886 - 1921)

пишет в дневнике: «Никаких символизмов больше» (т.е. собраний, кружков, встреч).
В

журнале «Аполлон» (пушкинское крыло символизма) печатается статья Кузьмина о кларизме («О прекрасной ясности»). Споря с символистской теорией искусства, Кузмин выдвинул тезис рациональной продуманности произведений – «кларизм», в противовес мистически интуитивному постижению мира через ряд символов и соответствий.

сюжет) и элегия (ритм, ямб 4-стопный, рифмовка перекрестная АВАВ)
Писатель

работал над «Заблудившимся трамваем» на протяжении 1919 года. Наконец, через два года, в 1921-м, произведение вышло в «Огненном столпе» (сборник) – видном литературном журнале того времени.
Баллада - жанр, возникший "из любви поэта к таинственному и чудесному", поэтому изначально баллада близка тематике "хоррора". Традиционно этот жанр определяется как лиро-эпико-драматический, источниками которого являются устное народное творчество, мифологический и героический эпос и др.

лютни, и дальние громы,
Передо мною летел трамвай.

Как я вскочил на

его подножку,
Было загадкою для меня,
В воздухе огненную дорожку
Он оставлял и при свете дня.

Мчался он бурей тёмной, крылатой,
Он заблудился в бездне времён…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!

через Нил и Сену
Мы прогремели по трём мостам.

И, промелькнув у

оконной рамы,
Бросил нам вслед пытливый взгляд
Нищий старик,- конечно, тот самый,
Что умер в Бейруте год назад.

Где я? Так томно и так тревожно
Сердце моё стучит в ответ:
«Видишь вокзал, на котором можно
В Индию Духа купить билет?»

брюквы
Мёртвые головы продают.

В красной рубашке с лицом, как вымя,
Голову срезал

палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь в ящике скользком, на самом дне.

А в переулке забор дощатый,
Дом в три окна и серый газон…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!

теперь твой голос и тело,
Может ли быть, что ты умерла?

Как

ты стонала в своей светлице,
Я же с напудренною косой
Шёл представляться Императрице
И не увиделся вновь с тобой.

Понял теперь я: наша свобода
Только оттуда бьющий свет,
Люди и тени стоят у входа
В зоологический сад планет.

меня,
Всадника длань в железной перчатке
И два копыта его коня.

Верной твердынею

православья
Врезан Исакий в вышине,
Там отслужу молебен о здравьи
Машеньки и панихиду по мне.

И всё ж навеки сердце угрюмо,
И трудно дышать, и больно жить…
Машенька, я никогда не думал,
Что можно так любить и грустить!

проходили,
Словно их преследовал неотвратимый Рок.
Мчались омнибусы, кебы и автомобили,
Был неисчерпаем

яростный людской поток.
Вывески, вертясь, сверкали переменным оком
С неба, с страшной высоты тридцатых этажей;
В гордый гимн сливались с рокотом колес и скоком
Выкрики газетчиков и щелканье бичей.
Лили свет безжалостный прикованные луны,
Луны, сотворенные владыками естеств.
В этом свете, в этом гуле — души были юны,
Души опьяневших, пьяных городом существ.

этот воплотившийся в земные формы бред,-
Ворвался, вонзился чуждый, несозвучный топот,
Заглушая

гулы, говор, грохоты карет.
Показался с поворота всадник огнеликий,
Конь летел стремительно и стал с огнем в глазах.
В воздухе еще дрожали — отголоски, крики,
Но мгновенье было — трепет, взоры были — страх!
Был у всадника в руках развитый длинный свиток,
Огненные буквы возвещали имя: Смерть…
Полосами яркими, как пряжей пышных ниток,
В высоте над улицей вдруг разгорелась твердь.

с нами бог!», То, упав на мостовую, бились в общей груде… Звери

морды прятали, в смятенье, между ног. Только женщина, пришедшая сюда для сбыта Красоты своей,- в восторге бросилась к коню, Плача целовала лошадиные копыта, Руки простирала к огневеющему дню. Да еще безумный, убежавший из больницы, Выскочил, растерзанный, пронзительно крича: «Люди! Вы ль не узнаете божией десницы! Сгибнет четверть вас — от мора, глада и меча!»

толпе смятенной не стоял никто:
Набежало с улиц смежных новое движенье,
Было

все обычном светом ярко залито.
И никто не мог ответить, в буре многошумной,
Было ль то виденье свыше или сон пустой.
Только женщина из зал веселья да безумный
Всё стремили руки за исчезнувшей мечтой.
Но и их решительно людские волны смыли,
Как слова ненужные из позабытых строк.
Мчались омнибусы, кебы и автомобили,
Был неисчерпаем яростный людской поток.