История одной любви

нечто другое…»
Я к розам хочу в тот единственный сад,

Где лучшая в мире стоит из оград. Где статуи помнят меня молодой , А я их под невскою помню водой. И замертво спят сотни тысяч шагов Врагов и друзей… друзей и врагов. И шествию теней не видно конца От вазы гранитной до двери дворца. Там шепчутся белые ночи мои О чьей-то высокой и тайной любви. И всё перламутром и яшмой горит, Но света источник таинственно скрыт.

Я буду думать лишь о Вас, о Вас. Возьмусь за книгу, но прочту: «Она», И вновь душа пьяна и смятена! Я брошусь на скрипучую кровать, Подушка жжёт…нет, мне не спать, а ждать. И крадучись я подойду к окну, На дымный луг взгляну и на луну, Вон там, у клумб, Вы мне сказали: «Да». О, это «да» со мною навсегда. И вдруг сознанье бросит мне в ответ, Что вас, покорной, не было и нет, Что ваше «да», ваш трепет у сосны, Ваш поцелуй – лишь бред весны и сны.

любит меня, что даже страшно.»
Помолюсь о нищей, о потерянной,

О моей живой душе. Ты, в своих путях уверенный, Свет узревший в шалаше. И, тебе печально благодарная, Я за это рассажу потом, Как меня томила ночь угарная, Как дышало утро льдом.

замуж за друга

моей юности Николая Степановича Гумилёва. Он любит меня уже три года, и я верю, что моя судьба быть его женою. Люблю ли я его, не знаю, но кажется, что всё-таки люблю…»

Замужество

шаг не отходила от своего мужа, который …назвал её своей

ученицей.
Прошло 2-3 года, и в её осанке наметилась главнейшая черта её личности – величавость. Слово «царственная» приходило в голову всем, знавшим Анну Андреевну.

Из города Киева, Взял не жену, а колдунью. А думал забавницу, Гадал – своенравницу, Весёлую птицу – певунью. Покликаешь – морщится, Обнимешь - топорщится, А выйдет луна – затомится. И смотрит, и стонет, Как будто хоронит Кого-то – и хочет топиться. Твержу ей: крещёному С тобой по-мудрёному Возиться теперь мне не впору. Снеси-ка истому ты В днепровские омуты, На грешную Лысую Гору.

Смогу ли я снова начать жить? Конечно, нет. Но Гумилёв

- моя судьба, а я покорно отдаюсь ей…»

Он любил три вещи на свете: За вечерней пенье, белых павлинов И стёртые карты Америки. Не любил, когда плачут дети, Не любил чая с малиной И женской истерики. А я была его женой.

письма не принесли,

Забыл он написать или уехал, Весна, как трель серебряного смеха. Качаются в заливе корабли, Сегодня письма мне не принесли. Он был со мной совсем ещё недавно. Такой влюблённый, ласковый и мой, Но это было белою зимой, Теперь весна, и грусть весны отравна. Он был со мной совсем ещё недавно.

приморской девчонкой,

Туфли на босу ногу надеть И закладывать косы коронкой, И взволнованным голосом петь. Всё глядеть бы на смуглые главы Херсонесского храма с крыльца И не знать, что от счастья и славы Безнадёжно дряхлеют сердца.

мало того нравятся мне, они меня пьянят. Милая Аня, я

знаю, ты не любишь и не хочешь понять этого, но мне не только радостно, а и прямо необходимо по мере того, как ты углубляешься для меня как женщина, укреплять и выдвигать в себе мужчину. Я никогда бы не смог догадаться, что от счастья и славы безнадёжно дряхлеют сердца, но и ты никогда бы, никогда не смогла понять, увидя луну, что она алмазный щит богини воинов Паллады…»

двух поэтов
Это было не раз, это будет не раз

В нашей битве, глухой и упорной: Как всегда, от меня ты теперь отреклась, Завтра, знаю, вернёшься покорной.

Покорна я одной господней воле.

Я не хочу ни трепета, ни боли. Мне муж - палач, а дом его – тюрьма. Но, видишь ли! Ведь я пришла сама… Декабрь рождался, ветры выли в поле, И было так светло в твоей неволе, А за окошком сторожила тьма. Так птица о прозрачное стекло Всем телом бьётся в зимнее ненастье, И кровь пятнает белое крыло. Теперь во мне спокойствие и счастье. Прощай, мой тихий, ты мне вечно мил За то, что в дом свой странницу пустил.

а раны всё какие-то странные: ранят не в грудь, не

в голову, как описывают в романах, а в лицо, в руки, в ноги… Я всё читаю «Илиаду», удивительно подходящее чтение. Сам я ничего не пишу…».

А ночью в небе дневном и высоком
Я вижу записи судеб моих.
Я ведаю, что обо мне, далёком,
Звенит Ахматовой сиренный стих.

Расставались.

И вот, наконец, Холодок настоящей свободы И седой над висками венец. Больше нет ни измен, ни предательств, И до света не слушаешь ты, Как струится поток доказательств Несравненной моей правоты. И, как всегда бывает в дни разрыва, К нам постучался призрак первых дней, И ворвалась серебряная ива Седым великолепием ветвей. Нам, исступлённым, горьким и надменным, Не смеющим глаза поднять с земли, Запела птица голосом блаженным О том, как мы друг друга берегли.

стая» с надписью: «Моему другу Н. Гумилёву с любовью. Ахматова.»
Ты,

для кого искал я на Леванте Нетленный пурпур королевских мантий, Я проиграл тебя, как Дамаэнти… Твоих волос не смел поцеловать я, Ни даже сжать холодных тонких рук… Ты ушла в простом и тёмном платье, Похожая на древнее Распятье.

В страсти

раскалённой добела, Оба мы ещё не понимали, Как земля для двух людей мала. И что память яростная мучит. Пытка сильных – огненный недуг! - А в ночи бездонной сердце учит Спрашивать: О, где ушедший друг?

расстрелян в 1921 г.за участие в контрреволюционном заговоре.
Не бывать тебе

в живых, Со снегу не встать: Двадцать восемь штыковых, Огнестрельных пять. Горькую обновушку Другу шила я. Любит, любит кровушку Русская земля.

поэтом, но репрессий не избежал.
Муж в могиле,

Сын в тюрьме - Помолитесь обо мне…

пустынны торжества, Несказанные речи, Безмолвные слова. Нескрещенные взгляды Не знают, где им лечь, И только слезы рады, Что можно долго течь. Шиповник Подмосковья, Увы! При чём-то тут, И всё это любовью Бессмертной назовут .