Орфограммы в корне слова

в корне.

– Это парадокс: ничего не жрет, а такая

же туша, – злился Махотин. – Почему ты не худеешь?
– Бросьте вы меня, – ныл Ермолаев. – Не могу я больше.
– Надо было сказать это раньше, тогда б мы тебя не тащили.
Лежать долго было нельзя, кружилась голова от дурманного запаха багульника и болотных трав. Надо было подниматься и снова брести, опираясь на винтовки.

Парадокс, багульник

в корне

Ещё минута сомнений – и послышалось знакомое щебетание: мать

была рядом. Картина, которую я увидела через минуту, ошеломила меня: мать присела рядом с вымокшим испуганным птенцом и прикрыла его крылом. Так, почти неподвижно, они просидели в траве, пока не закончился дождь. Потом выглянуло солнышко. Снова уроки передвижения, кормёжка... А к вечеру, когда птенец совсем уже распрыгался, его сообразительная мать присела на низкие перила крыльца и стала, как мне показалось, призывать своё чадо забраться туда же.

Перила

рассматриваю письма читателей и вспоминаю многочисленные устные высказывания на литературных

встречах. Они, те письма и высказывания, пополняют мой писательский блокнот новыми абзацами и страницами.

Устные

была в короткой заячьей дохе, поднятый крашеный воротник, покрытый плотным

инеем, холодно сверкал. Улыбаясь, она откинула воротник от губ, зубами стянула варежки, на которые прилипли маленькие льдинки, подышала на озябшие пальцы и внимательно огляделась. Все тотчас с интересом подняли головы. Сережа Неустроев, самый молодой из рабочих, густо покраснел. Банников даже свистнул.

Свистнул

В остальном история монастыря до некоторых пор не представляет особенного

интереса. Монастырь то хирел, то несколько оживлялся, то упразднялся совсем и присоединялся к другому, большему монастырю, то открывался вновь. Огонек этот тлел-тлел, мигал-мигал на ветру времени, грозясь погаснуть

Упразднялся

из свойств, присущих языку, – «живой, как жизнь»: так окрестил

его Гоголь, и эти гоголевские слова выбрал в качестве названия для своей книги Корней Чуковский. Язык не может и не должен оставаться незыблемой, неподвижной твердыней, перемены в нем естественны и неизбежны, в особенности в такое бурное переменчивое время, как наше. Однако сейчас, в 1995 году, я испытываю горестное ощущение, будто язык наш не переменился, а обеспамятел, забыл самого себя...

Горестное

корне.

Девушки смущенно смеялись, но, несмотря на темноту, Андерсен заметил, как

у некоторых из них блестели на глазах слезы. То были слезы благодарности доброму и странному попутчику. Одна из девушек попросила Андерсена, чтобы он описал им самого себя. Андерсен был некрасив и знал это. Но сейчас он изобразил себя стройным, бледным и обаятельным молодым человеком с душой, трепещущей от ожидания любви.

Попутчику

«Дубинушку» пели, заколачивая сваи как раз на том месте, где

теперь в недрах незримо проходит метро. В городской думе не раз поговаривали о метро, но как-то неуверенно. Сами «отцы города» чувствовали, что при воровстве, взяточничестве такую панаму разведут, что никаких богатств не хватит, только разворуют, толку не будет, а какой-то поп говорил в проповеди, что это за грехи нас ведут в преисподнюю земли.

Чувствовали

корне.

Вообразите на крыше современного трамвая двойную скамью во всю длину,

на которой можно сидеть спинами друг к другу, лицами – к двум противоположным сторонам улицы. По бортикам крыши – легкие перильца, а к ним с внешней стороны прикреплены длинные рамки выполненных на жести вывесок и рекламных объявлений. Высота всего сооружения получалась довольно солидная, с теперешние двухэтажные автобусы и троллейбусы. По длине вагоны примерно равнялись нашим трамвайным, но только, конечно, не современным четырехосным, а двухосным, легким, в высоту же они намного превосходили их.

Троллейбусы

корне.
О, какая странная была эта ночь! Был уж очень

поздний, может быть, предрассветный час. Месяц удивительно близок был на этот раз к земле и прямо смотрел мне в лицо с грустным и бесстрастным выражением.
Медленно поднялся я на последние ступеньки трапа и прислонился к его перилам. Подо мной был весь пароход. По выпуклым деревянным мосткам и палубам тускло блестели кое-где продольные полоски воды – следы тумана. От перил, канатов и скамеек, как паутина, падали легкие дымчатые тени. В середине парохода, в трубе и машине, чувствовалась колоссальная и надежная тяжесть, в мачтах – высота и зыбкость. Но весь пароход все-таки представлялся легко и стройно выросшим кораблем-привидением, оцепеневшим на этой бледно освещенной прогалине среди тумана.

Колоссальная

в корне, которая объясняется тем, что в корне родственного слова

пишется Е.

Наш двор «нарочито невелик», квадратен, замощён булыжником. Посредине огорожен зеленой деревянной решёткой жалкий питерский садишко в четыре тополя и одну берёзку...
Вот во двор входит перекошенный на один бок тяжестью своего ящикообразного инструмента, худой, смуглый, впалогрудый шарманщик. (4)Такой же тощий и черномазый мальчишка несёт за ним клетку с ободранным зеленым попугаем, ящичек, в котором плотно уложены, как в картотеке, картонные билетики «счастья», маленький вытертый коврик...

Решёткой

которого можно объяснить тем, что в родственном слове она чередуется

с Ц (Ч//Ц).

На Выборгской стороне, где мы жили, чуть ли не в каждом третьем доме имелась булочная.
И тем не менее каждое утро по всем лестницам всех домов мчались вверх и вниз нагруженные громадными, в пол человеческого роста, прутяными корзинами «булочники». Смысл их работы заключался в возможности заскочить в каждую кухню раньше, чем горничная или кухарка успеют, обмотавшись теплым платком, выпорхнуть на морозную или дождливую улицу. Они ухарски, но и очень легко, скидывали на пол корзину, снимали с нее подбитую для теплоизоляции клеенкой и еще чем-то крышку, и по кухне растекался сладкий и теплый тестяной и сахарный дух.

Горничная

глухие согласные в корне».


Обиженные и огорченные извозчики куда-то исчезали. Конечно,

они были тут же, но держались тише воды, ниже травы, радуясь каждому случайному седоку, не рискуя запрашивать нелепую цену, только безнадежно отмахиваясь, когда, нанимая, их спрашивали, согласны ли они везти, допустим, в Тентелеву деревню или к Уткиной заводи.

Везти