Занятие 5

выделяют три среза: нейтральную, возвышенную и сниженную лексику.

миром из ведёрка
Я стопы́ пречистые Твои.

Шарю и не нахожу сандалий.
Ничего

не вижу из-за слёз.
На глаза мне пеленой упали
Пряди распустившихся воло́с.

к тебе, племянница?.. мученье!
Час битый ехала с Покровки, силы нет;

Ночь — света преставленье!
От скуки я взяла с собой
Арапку-девку да собачку, —
Вели их накормить, ужо, дружочик мой;
От ужина сошли подачку.
Княгиня, здравствуйте!

женщина, сама себе хозяйка, да кому-нибудь в паспорт вписалась, чтобы

я мужчине в крепость себя отдала — нет! Да будь он хоть принц американский, — не подумаю замуж за него идти.
Клещ. Врешь!
Квашня. Чего-о?
Клещ. Врешь! Обвенчаешься с Абрамкой...
Барон (выхватив у Насти книжку, читает название). «Роковая любовь»... (Хохочет.)
Настя (протягивая руку). Дай... отдай! Ну... не балуй!

Барон смотрит на нее, помахивая книжкой в воздухе.
Квашня (Клещу). Козел ты рыжий! Туда же — врешь! Да как ты смеешь говорить мне такое дерзкое слово?
Барон (ударяя книгой по голове Настю). Дура ты, Настька...
Настя (отнимает книгу). Дай...
Клещ. Велика барыня!.. А с Абрамкой ты обвенчаешься... только того и ждешь...
Квашня. Конечно! Еще бы... как же! Ты вон заездил жену-то до полусмерти...
Клещ. Молчать, старая собака! Не твое это дело...
Квашня. А-а! Не терпишь правды!

не слишком, а слегка —
С красоткой, или с другом —

хоть с тобой,
Я весел... Вдруг: виденье гробовое,
Незапный мрак иль что-нибудь такое...
Ну, слушай же.
(Играет.)
Сальери
Ты с этим шел ко мне
И мог остановиться у трактира
И слушать скрыпача слепого! — Боже!
Ты, Моцарт, недостоин сам себя.
Моцарт
Что ж, хорошо?
Сальери
Какая глубина!
Какая смелость и какая стройность!
Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь;
Я знаю, я.
Моцарт
Ба! право? может быть...
Но божество мое проголодалось.

живого современного языка синонимами. Большинство архаизмов относится к возвышенной лексике

и выполняет все ее функции, и кроме того используются для воссоздания исторического колорита эпохи.

Историзмы -- слова, вышедшие из употребления, потому что утратились соответствующие понятия.

тучки синие:
То за трапезой сидит во златом венце,
Сидит грозный царь

Иван Васильевич.
Позади его стоят стольники,
Супротив его всё бояре да князья,
По бокам его всё опричники;
И пирует царь во славу божию,
В удовольствие свое и веселие.

Различаются неологизмы лексические и семантические.

Лексические неологизмы – это слова,

вновь образованные или заимствованные («внеземной», «дизайнер», «интернет»).

Семантические неологизмы – это известные слова, которые приобрели новые значения («спутник» – в значении «искусственный спутник Земли»; «бомбардир» – «член спортивной команды, отлично играющий в нападении», «сеть» – «онлайн-платформа, которую люди используют для общения, создания социальных отношений с другими людьми, которые имеют схожие интересы»). Эти именования в определенный период прошли стадию необычного, качественно нового употребления, а затем были усвоены говорящими и пишущими.

нею важный генерал.
Она была нетороплива,
Не холодна, не говорлива,
Без взора наглого

для всех,
Без притязаний на успех,
Без этих маленьких ужимок,
Без подражательных затей...
Всё тихо, просто было в ней,
Она казалась верный снимок
Du comme il faut... (Шишков, прости:
Не знаю, как перевести.)

XV
К ней дамы подвигались ближе;
Старушки улыбались ей;
Мужчины кланялися ниже,
Ловили взор ее очей;
Девицы проходили тише
Пред ней по зале, и всех выше
И нос и плечи подымал
Вошедший с нею генерал.
Никто б не мог ее прекрасной
Назвать; но с головы до ног
Никто бы в ней найти не мог
Того, что модой самовластной
В высоком лондонском кругу
Зовется vulgar**. (Не могу...

Парменко-то? А вот он, Парменко. Замерз? Замерз, парень, замерз. Дурачок

ты, Парменко. Молчит у меня Парменко. Вот, ну-ко мы домой поедем. Хошь домой-то? Пармен ты, Пармен...
Иван Африканович еле развязал замерзшие вожжи.
-- Ты вот стоял? Стоял. Ждал Ивана Африкановича? Ждал, скажи. А Иван Африканович чего делал? А я, Пармеша, маленько выпил, выпил, друг мой, ты уж меня не осуди. Да, не осуди, значит. А что, разве русскому человеку и выпить нельзя? Нет, ты скажи, можно выпить русскому человеку? Особенно ежели он сперва весь до кишков на ветру промерз, после проголодался до самых костей? Ну, мы, значит, и выпили по мерзавчику. Да. А Мишка мне говорит: "Чего уж, Иван Африканович, от одной только в ноздре разъело. Давай, -- говорит, -- вторительную". Все мы, Парменушко, под сельпом ходим, ты уж меня не ругай. Да, милой, не ругай. А ведь с какого места все дело пошло?
А пошло, Пармеша, с сегодняшнего утра, когда мы с тобой посуду пустую сдавать повезли. Нагрузили да и повезли. Мне продавщица грит: "Свези, Иван Африканович, посуду, а обратно товару привезешь. Только,-- грит,-- накладную-то не потеряй". А когда это Дрынов накладную терял? Не терял Иван Африканович накладную. "Вон,-- говорю,-- Пармен не даст мне соврать, не терял накладную". Свезли мы с тобой посуду? Свезли! Сдали мы ее, курву? Сдали! Сдали и весь товар в наличности получили! Так это почему нам с тобой выпить нельзя? Можно нам выпить, ей-богу, можно. Ты, значит, у сельпа стоишь, у высокого-то крылечка, а мы с Мишкой. Мишка. Этот Мишка всем Мишкам Мишка. Я те говорю. Дело привычное. "Давай, -- говорит, -- Иван Африканович, на спор, не я буду, -- грит, -- ежели с хлебом все вино из блюда не выхлебаю".

впоследствии стала применяться также и для украшения тела и как

знак отличия, так и метафорические выражения, введенные из-за недостатка слов стали во множестве применяться ради услаждения».
Цицерон

Важнейшую роль в художественной речи играют тропы – слова и выражения, употребленные в прямом и переносном значении. Тропы создают иносказательную образность, когда образ возникает из сближения одного предмета или явления с другим. В этом и состоит наиболее общая функция всех тропов – отражать способность человека мыслить по аналогии, подчеркивая целостность и единство окружающего мира. При этом художественный эффект тропа, как правило, тем сильнее, чем дальше отстоят друг от друга сближаемые явления.

ручьями
На потоплённые луга.
Улыбкой ясною природа
Сквозь сон встречает утро года;
Синея блещут

небеса.
Ещё прозрачные, леса
Как будто пухом зеленеют.
Пчела за данью полевой
Летит из кельи восковой.
Долины сохнут и пестреют;
Стада шумят, и соловей
Уж пел в безмолвии ночей.

ли снег — любое время года
Надо благодарно принимать,

Отзвуки душевной непогоды,
В

сердце одиночества печать,
И бессонниц горестные всходы
Надо благодарно принимать,

Смерть желаний, годы и невзгоды —
С каждым днем все непосильней кладь,
Что тебе назначено природой
Надо благодарно принимать.

Смену лет, закаты и восходы,
И любви последней благодать,
Как и дату своего ухода
Надо благодарно принимать,

У природы нет плохой погоды,
Ход времен нельзя остановить.
Осень жизни, как и осень года,
Надо, не скорбя, благословить.

огня;
Всюду мрак и сон докучный.
Ход часов лишь однозвучный
Раздаётся близ меня,
Парки

бабье лепетанье,
Спящей ночи трепетанье,
Жизни мышья беготня…
Что тревожишь ты меня?
Что ты значишь, скучный шёпот?
Укоризна, или ропот
Мной утраченного дня?
От меня чего ты хочешь?
Ты зовёшь или пророчишь?
Я понять тебя хочу,
Смысла я в тебе ищу…

1830

— лишь две души.
«Останься, дай посмотрим мы,
Как месяц канет в

камыши».
Но в лёгком свисте камыша,
Под налетевшим ветерком,
Прозрачным синеньким ледком
Подернулась её душа…
Ушла — и нет другой души,
Иду, мурлычу: тра-ля-ля…
Остались: месяц, камыши,
Да горький запах миндаля.


27 марта 1909

телевизору рвалась.
Вместо чтоб поесть, помыться,
Уколоться и забыться,
Вся безумная больница
У экрана

собралась.
Говорил, ломая руки,
Краснобай и баламут
Про бессилие науки
Перед тайною Бермуд.
Все мозги разбил на части,
Все извилины заплёл,
И канатчиковы власти
Колют нам второй укол.





Уважаемый редактор,
Может лучше про реактор
Про любимый лунный трактор,
Ведь нельзя же год подряд
То тарелками пугают,
Дескать, подлые, летают,
То у вас собаки лают,
То руины говорят.
Мы кое в чём поднаторели,
Мы тарелки бьём весь год,
Мы на них собаку съели,
Если повар нам не врёт.

медленно передвигая ноги, вместе с моей собакой поднимался вдоль Колотовского

оврага в направлении Притынного кабачка. Солнце разгоралось на небе, как бы свирепея; парило и пекло неотступно; воздух был весь пропитан душной пылью. Покрытые лоском грачи и вороны, разинув носы, жалобно глядели на проходящих, словно прося их участья; одни воробьи не горевали и, распуша перышки, еще яростнее прежнего чирикали и дрались по заборам, дружно взлетали с пыльной дороги, серыми тучками носились над зелеными конопляниками. Жажда меня мучила. Воды не было близко: в Колотовке, как и во многих других степных деревнях, мужики, за неименьем ключей и колодцев, пьют какую-то жидкую грязцу из пруда... Но кто же назовет это отвратительное пойло водою?

и звенел, как надтреснутый; он даже сначала отзывался чем-то болезненным;

но в нем была и неподдельная глубокая страсть, и молодость, и сила, и сладость, и какая-то увлекательно-беспечная, грустная скорбь. Русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала в нем и так и хватала вас за сердце, хватала прямо за его русские струны. Песнь росла, разливалась. Яковом, видимо, овладевало упоение: он уже не робел, он отдавался весь своему счастью; голос его не трепетал более — он дрожал, но той едва заметной внутренней дрожью страсти, которая стрелой вонзается в душу слушателя, и беспрестанно крепчал, твердел и расширялся. Помнится, я видел однажды, вечером, во время отлива, на плоском песчаном берегу моря, грозно и тяжко шумевшего вдали, большую белую чайку: она сидела неподвижно, подставив шелковистую грудь алому сиянью зари, и только изредка медленно расширяла свои длинные крылья навстречу знакомому морю, навстречу низкому, багровому солнцу: я вспомнил о ней, слушая Якова. Он пел, совершенно позабыв и своего соперника, и всех нас, но, видимо, поднимаемый, как бодрый пловец волнами, нашим молчаливым, страстным участьем. Он пел, и от каждого звука его голоса веяло чем-то родным и необозримо широким, словно знакомая степь раскрывалась перед вами, уходя в бесконечную даль.

Его каждое слово значительно.

Без сомнения, проезжающий чиновник захочет прежде всего

осмотреть подведомственные вам богоугодные заведения — и потому вы сделайте так, чтобы все было прилично: колпаки были бы чистые, и больные не походили бы на кузнецов, как обыкновенно они ходят по-домашнему.

То же я должен вам заметить и об учителе по исторической части. Он ученая голова — это видно, и сведений нахватал тьму, но только объясняет с таким жаром, что не помнит себя. Я раз слушал его: ну, покамест говорил об ассириянах и вавилонянах — еще ничего, а как добрался до Александра Македонского, то я не могу вам сказать, что с ним сделалось. Я думал, что пожар, ей-Богу! Сбежал с кафедры и что силы есть хвать стулом об пол. Оно, конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать? от этого убыток казне.

порядку. Как только имел я удовольствие выйти от вас после

того, как вы изволили смутиться полученным письмом, да-с, — так я тогда же забежал... уж, пожалуйста, не перебивайте, Петр Иванович! Я уж все, все, все знаю-с. Так я, вот изволите видеть, забежал к Коробкину. А не заставши Коробкина-то дома, заворотил к Растаковскому, а не заставши Растаковского, зашел вот к Ивану Кузьмичу, чтобы сообщить ему полученную вами новость, да, идучи оттуда, встретился с Петром Ивановичем...

состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь мысли. Речь его отрывиста,

и слова вылетают из уст его совершенно неожиданно.

(защищая рукою кушанье). Ну, ну, ну... оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую... (Ест.) Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.) Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.) Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.) Что это за жаркое? Это не жаркое.

Да что? мне нет никакого дела до них. (В размышлении.) Я не знаю, однако ж, зачем вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове... Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко... Вот еще! смотри ты какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но у меня теперь нет. Я потому и сижу здесь, что у меня нет ни копейки.

индивидуальных синтаксических приемов, которые применяются писателями, существует набор так называемых

синтаксических фигур – устойчивых приемов синтаксического построения той или иной части текста. Все они обладают способностью повышать выразительность текста и усиливать его воздействие на читателя.

эпитет, различные виды повторов, антитеза, восклицание, риторический вопрос, риторическое восклицание, градация, бессоюзие, многосоюзие, инверсия и др.

Вифлееме Иудейском во дни царя Ирода, пришли в Иерусалим волхвы

с востока и говорят:
2 где родившийся Царь Иудейский? ибо мы видели звезду Его на востоке и пришли поклониться Ему.
3 Услышав это, Ирод царь встревожился, и весь Иерусалим с ним.
4 И, собрав всех первосвященников и книжников народных, спрашивал у них: где должно родиться Христу?
5 Они же сказали ему: в Вифлееме Иудейском, ибо так написано через пророка:
6 и ты, Вифлеем, земля Иудина, ничем не меньше воеводств Иудиных, ибо из тебя произойдет Вождь, Который упасет народ Мой, Израиля.
7 Тогда Ирод, тайно призвав волхвов, выведал от них время появления звезды
8 и, послав их в Вифлеем, сказал: пойдите, тщательно разведайте о Младенце и, когда найдете, известите меня, чтобы и мне пойти поклониться Ему.
9 Они, выслушав царя, пошли. И се, звезда, которую видели они на востоке, шла перед ними, как наконец пришла и остановилась над местом, где был Младенец.
10 Увидев же звезду, они возрадовались радостью весьма великою,
11 и, войдя в дом, увидели Младенца с Мариею, Матерью Его, и, пав, поклонились Ему; и, открыв сокровища свои, принесли Ему дары: золото, ладан и смирну.
12 И, получив во сне откровение не возвращаться к Ироду, иным путем отошли в страну свою.

связана его ритмическая и темповая организация.
Наибольшей степенью ритмичности обладает

стихотворная речь – ритмически упорядоченная и организованная. Однако свой ритм есть и в прозе.

Достигается эта ритмичность за счет приблизительной соразмерности колонов (колон – интонационная единица прозаической речи, отрезок между двумя паузами), обусловленной синтаксическим строением текста, а также ритмическими повторами.

походкой, // ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана //

в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого // вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат.


Тургенев

Во дни сомнений, //во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины,// — ты один мне поддержка и опора, // о великий, //могучий, // правдивый и свободный русский язык!
Не будь тебя // — как не впасть в отчаяние при виде всего, // что совершается дома? // Но нельзя верить, // чтобы такой язык не был дан великому народу!

ямб, как бы спускающийся по ступеням (ударяемый слог по тону

ниже неударяемого), свободен, ясен, тверд и прекрасно передает человеческую речь, напряженность человеческой воли. Хорей, поднимающийся, окрыленный, всегда взволнован и то растроган, то смешлив, его область — пение. Дактиль, опираясь на первый ударяемый слог и качая два неударяемые как пальма свою верхушку, мощен, торжественен, говорит о стихиях в их покое, о деяниях богов и героев. Анапест, его противоположность, стремителен, порывист, это стихии в движенье, напряженье нечеловеческой страсти. И амфибрахий, их синтез, баюкающий и прозрачный, говорит о покое божественно легкого и мудрого бытия.

Н.С. Гумилев. О стихотворных переводах. 1919.

села в третьем ряду, и когда Гуров взглянул на нее,

то сердце у него сжалось, и он понял ясно, что для него теперь на всем свете нет ближе, дороже и важнее человека; она, затерявшаяся в провинциальной толпе, эта маленькая женщина, ничем не замечательная, с вульгарною лорнеткой в руках, наполняла теперь всю его жизнь, была его горем, радостью, единственным счастьем, какого он теперь желал для себя; и под звуки плохого оркестра, дрянных обывательских скрипок, он думал о том, как она хороша. Думал и мечтал.

произведения, основное средство создания этого образа – присущая ему речевая

манера, за которой просматривается определенный характер, способ мышления.

от третьего лица
-- несобственно-прямая речь

Повествователей разделяют на персонифицированных (одно из

действующих лиц, имеющих атрибуты литературного персонажа: имя, возраст, наружность, участие в действии) и неперсонифицированных (условная фигура, субъект повествования за границами изображенного мира).

нейтральная (Тургенев, Чехов; по своей концепции действительности повествователь близок автору);
–

повествование с выраженной речевой манерой, с элементами экспрессивной стилистики, со своеобразным синтаксисом («Нос» Гоголя, «История одного города» Щедрина и др.). Соответствия между позицией автора и позицией повествователя сложны и многоплановы, иногда противоположны («Станционный смотритель» Пушкина);
– повествование-стилизация, с ярко выраженной речевой манерой, в которой обычно нарушаются нормы литературной речи. Разновидностью такого повествования является сказ (А. Платонов, Н. Гоголь «Вечера на хуторе…»,
Н. Лесков, П. Бажов, М. Зощенко).

Монологизм и разноречие.

Монологизм предполагает единую речевую манеру для всех

героев, разноречие – освоение разнокачественности речевых манер, речевой мир становится объектом изображения (2 разновидности: взаимно изолированные («Кому на Руси жить хорошо» Некрасова) и взаимодействующие (романы Толстого, Тургенева, Достоевского).

3. Номинативность и риторичность.
Номинативность предполагает акцент на точности художественного слова при использовании нейтральной лексики, простых синтаксических конструкций, отсутствии тропов; внимание направлено на объект изображения («Капитанская дочка» Пушкина, «Дама с собачкой» Чехова)
Риторичность использует в большом количестве средства лексической выразительности (возвышенную и сниженную лексику, архаизмы и неологизмы и проч.), тропы и синтаксические фигуры; внимание направлено на изображающее объект слово (Лесков).