Утопия и антиутопия в русской литературе

Н.Г.
к работе

Р Ж А Н И Е
УТОПИЯ И АНТИУТОПИЯ
НАПРАВЛЕНИЯ В

УТОПИИ

РОМАН – ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ

АНАЛИЗ «МЫ»

Смысл названия романа

Жанровое своеобразие романа

Система персонажей и параллельных сюжетных линий. Женские образы романа

АНАЛИЗ «ИСТОРИИ ОДНОГО ГОРОДА»

Смысл названия романа

Жанровое своеобразие романа

Система персонажей и параллельных сюжетных линий

УТОПИЯ и СОВРЕМЕННОСТЬ
Чернышевский Н. Г. «Что делать?»(«Четвертый сон Веры Павловны»)
Искандер Ф. А. «Кролики и Удавы»

УТОПИЯ – ПРЕДСКАЗАНИЕ ИЛИ ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ

ИСПОЛЬЗОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА

Дополнительный материал.
Биография писателей

«утопия» произошел от греческого: u - нет и topos -

место, т. е. место, которого нет; по другой версии, от u - благо и topos - место, т. е. благословенная страна. Следовательно это изображение идеального общественного строя.
Это определение является научным обоснованием термина «Утопия», но на мой взгляд целесообразно рассматривать утопию и с точки зрения его жанрового своеобразия в литературе.
Утопия является жудожественно-публицистическим жанром, воплощающим в литературной форме модель идеального устройства общества согласно представлениям автора, где главный вопрос - каким должно быть будущее. В качестве яркого примера утопии можно привести «Четвертый сон Веры Павловны» Н. Г. Чернышевского, где он впервые в русской художественной литературе нарисовал картины социалистического будущего...
Термин «Утопия» ведёт свое происхождение от названия книги Т. Мора (1516). Понятие «Утопия» стало нарицательным для обозначения различных описаний вымышленной страны, призванной служить образцом общественного строя.
Действительно испокон веков человеку было свойственно мечтать о светлом будущем, критикуя существующий строй. Представления о том, каким мир должен быть, а каким не должен, в каком мире хочется жить, а в каком - страшно, к чему человечеству надобно стремиться, а от чего бежать, - представления эти меняются от эпохи к эпохе разительно, так что кажется иногда, что добро и зло в представлении человека способны меняться местами.

утопия как одна из своеобразных форм общественного сознания воплощала в

себе такие черты, как осмысливание социального идеала, критику существующего строя, стремление бежать от мрачной действительности, а также попытки предвосхитить будущее общества. Первоначально утопия тесно переплетается с легендами о «золотом веке», об «островах блаженных». В античности и в эпоху Возрождения утопия приобрела преимущественно форму описания совершенных государств, якобы существующих где-то на земле либо существовавших в прошлом; в 17-18 вв. получили распространение различные утопические трактаты и проекты социальных и политических реформ. С середины 19 в. утопия всё больше превращается в специфический жанр полемической литературы, посвященной проблеме социального идеала и моральных ценностей.
По мере того как развивалось общество, а вместе с ним и общественные науки, особенно после возникновения марксизма, утопия в значительной мере утрачивает свою познавательную и прогностическую роль. Утопия в полной мере возрождается в двадцатом веке, когда буржуазные социологи, долгое время сравнивавшими утопию с химерическими проектами преобразования общества, к числу которых они бездоказательно относили и марксизм, резко меняют свое пренебрежительное отношение к ней после победы социалистической революции в России.
Эта переоценка значения утопии в целом в общественном развитии была лаконично сформулирована Н. Бердяевым: «Утопии выглядят гораздо более осуществимыми, чем в это верили прежде. И ныне перед нами стоит вопрос, терзающий нас совсем иначе: как избежать их окончательного осуществления?». Эта установка, воплотившая в себе идею «исторического произвола», стала лейтмотивом в оценке утопии современными социологами-немарксистами. Среди них явно возобладало отрицательное отношение к утопии: её характеризуют как насилие над действительностью, над человеческой природой, как обоснование и идеализацию тоталитарного строя. Таким образом появляется антиутопия, назначение которой состоит в

социальные идеалы своего противника в заведомо пугающем или карикатурном виде,

предположив их воплощение в жизнь. Е. И Замятин разрабатывает жанр типичной антиутопии. В романе «МЫ» он изображает модель Единого Государства - общества далекого будущего. Во главе этого общества стоит Благодетель, устанавливающий контроль над всеми сферами социальной жизни, а именно: воспитание, политика, экономика, культура, интимная сфера, общественные отношения, образование и т.д.
В чем же заключаются особенности жанрового отличия утопии от антиутопии? Прежде всего утопия изображает изолированный мир, похожий на земной рай. Здесь мы видим совершенный, идеальный мир…Антиутопия опровергает идеи утопии, показывая нам другую сторону медали совершенного мира. Если основной принцип утопии это рациональное мироустройство, то антиутопия критикует этот принцип, учитывая общечеловеческие ценности и реалии общественной жизни. Заметим, что утопический взгляд на мир осуществляется благодаря стороннему наблюдателю, антиутопический взгляд является субъективным, т. е. глазами рядового обывателя. В антиутопии необходима сила для изменения, как сознания человека, так и его сущности, в утопии эти изменения осуществимы благодаря вере в возможность изменения человеческой природы. Итак Утопия и антиутопия - это не антонимы. Утопия - это мир, в котором торжествует умиротваренность. Антиутопия - мир, в котором торжествует зло. Создатель утопии всегда руководствуется рассудком, создатель антиутопии - чувством. Автор утопии рисует мир, каким он должен быть с точки зрения разумного человека, автор антиутопии изображает мир, в котором страшно жить.
Если в отношении утопии хочется спросить автора о его желании жить в мире им созданном, то параллельно напрашивается вопрос: «Антиутопия - это предсказание или предостережение?». Если Предсказание - это то, что непременно должно произойти, предостережение - то, что может произойти, тогда правильнее все же говорить не об антиутопии, а о романе-предостережении. Этот термин более отвечает содержанию соответствующих литературных произведений, да и сути авторских представлений.

Утопии разнообразны по социальному содержанию и литературной форме -

это различные течения утопического социализма, а также рабовладельческая утопия Платона и Ксенофонта; феодально-теократическая утопия Иоахима Флорского, «Христианополис» (1619) И. В. Андре и др.; буржуазная и мелкобуржуазная утопия – «Республика Океания» (1656) Дж. Гаррингтона, «Взгляд назад» (1888) Э. Беллами, «Фрейландия» (1890) Т. Герцки, а также многочисленные технократические, анархические и другие утопии. Многие утопические сочинения предлагали решение отдельных проблем: трактаты о «вечном мире» (Эразм Роттердамский, Э. Крюсе, Ш. Сен-Пьер, И. Кант, И. Бентам и др.), педагогические утопии (Я. А. Коменский, Ж. Ж. Руссо и др.), научно-технические (Ф. Бэкон). Утопия ярко представлена также в истории общественной мысли древнего и средневекового Китая (утопические сочинения Мо-цзы, Лао-цзы, Шан Яна и др.), народов Ближнего и Среднего Востока (аль-Фараби, Ибн Баджа, Ибн Туфайль, Низами и др.), в литературе России 18-20 вв. – «Путешествие в землю Офирскую» (1786) М. М. Щербатова, сочинения декабристов и революционных демократов, романы А. А. Богданова и др.
 

От эпохи к эпохе разительно, диаметрально, меняются представления человека

о мире, и наверное, по своей природе человеку свойственно мечтать о будущем мироустройстве, фантазировать о великолепии жизни.
Возможно, что с помощью романов-предостережений мы заклинаем наше будущее, чтобы оно минуло нас, заклинаем все, что может принести вред человечеству, в том числе
и катаклизмы, чтобы они не состоялись. Получается мы называем зло, чтобы отпугнуть его?..
Какова же практическая польза от романов - предостережений? Разве удалось крупнейшим литераторам начала века предостеречь нас хоть от чего-нибудь? Нет, не удалось. Разве сумели они предугадать и «вычислить» тот рукотворный ад, в который погрузилось человечество двадцатого века? Ведь Замятин в конечном счете оказался не столько глубокими мыслителями, сколько великим поэтом, прорицателем в самом что ни на есть античном смысле этого слова. Он почуял страшную угрозу, но почему все это произойдет, он не понял и не угадал.
Он видел, какую угрозу таит в себе победное вторжение научно-технического прогресса в этот мир, едва-едва начавший освобождать себя от морали и последствий перезревшего феодализма. Именно в научно-техническом прогрессе видел он главную опасность, ибо ему казалось, что наука всемогуща, а всемогущество в лапах дикаря - это гибель цивилизации. И самое страшное, что видел он за горизонтом, - это превращение человека в робота, исчезновение индивидуальности, номера вместо людей, рационализация чувств и надежд, программируемый механизм вместо общества. По сути дела он увидел ту модель общества, которая выстроена современными научными деятелями под управлением самых современных политиков.

знаем , что реальность оказалась гораздо страшнее, чем эти их

сумрачные прорицания. Тоталитарный режим ХХ века наглядно показал, что с человеком может происходить кое-что похуже, чем превращение в робота. Человек становится «выдрессированным». И чем жестче и беспощаднее режим, тем хуже и опаснее делается массовый человек.
«Массовое общество» (англ. mass society), понятие, употребляемое немарксистскими социологами и философами для обозначения ряда специфических черт современного общества. В области социально-экономической, массовое общество связывается с индустриализацией и урбанизацией, стандартизацией производства и массовым потреблением, бюрократизацией общественной жизни, распространением средств массовой коммуникации и «массовой культуры».
Массовый человек становится невежественным, трусливым, подлым, циничным и жестоким. Одним словом - он становится рабом.
Какова же польза от романов - предостережений? Ведь если литераторам начала века не удалось предостеречь нас хоть от чего-нибудь, значит практическая прогностическая польза от романов-предостережений ничтожна...

названия романа

Название романа весьма символично и

может иметь множество трактовок.
Во - первых, с точки зрения грамматики, «мы» - это личное местоимение множественного чис­ла. Во – вторых, оно может включать поня­тия индивидуального сознания, лич­ности и множества индивидуальностей, таким образом выступать как гармоничное соединение множества «я» - интересных в своем разнообразии, неповторимых, уникальных. Это своего рода идеал существования человеческого общества, не­достижимый в обществе людей - нумеров, лишенных индивидуального мышления, самосознания, а главное - души.
С другой стороны, «мы» воспринималось совре­менниками как грандиозное, масштабное понятие, символ мощи победив­шего класса - строителя нового, коммунистичес­кого общества. Подобное восприятие образа «мы» харак­терно и для граждан Единого Государства.
В сознании же современного читателя понятие «мы» может скорее восприниматься как толпа, торжество стадности, что и происходит в романе Замятина, причем как в са­мом Едином Государстве: серые одежды-юнифы нумеров, так и за его пределами: животная стая «диких» людей.
Таким образом, само название романа блестяще отражает двойственность принципов эпохи жесткой диктатуры: фор­мирование массовой культуры, принцип равенства, торжество безымянности, массовости.
Однако помимо этого, внешнего, формального истолкования заглавия романа, можно выделить целый ряд других значений понятия «мы». Так, за­явленный в самой первой главе образ «мы» осложняется в следующей главе столкновением двух конфликтных идей в сознании рассказчика: с одной стороны, Д-503 уверен, что в Едином Государстве «...никто не «один», но «один из», «Мы так одинаковы», что является ут­верждением всеобщности; с другой стороны, впер­вые встретив I-330, он пишет: «Мы все были раз­ные», а это уже

на протяжении всего повествования тема заглавия «обрастает» дополнительными оттенками значения.

В своих «Записях» Д-503 приводит самые раз­ные аргументы в защиту справедливости торжества «мы» над «я». Так, в «Записи 3-ей» он доказывает правильность этого принципа возможностью эко­номии времени и достижения мощи новой чело­веческой цивилизацией, прославляя Часовую Скрижаль, превращающую всех людей - в «единое, миллионнорукое тело». Описывая жилища нумеров, в «Записи 4-ой», Д-503 представляет «мы» как открытое сообщество рав­ных: «...мы живем всегда на виду... Нам нечего скрывать друг от друга». Доводом в пользу торжества «мы» служит и его силовое преимущество, в «За­писи 20-ой» Д-503 аргументирует тот же принцип с позиции математической логики: «...две чашки весов: на одной - грамм, на другой - тонна, на одной «я», на другой - «Мы», Единое Государство. Не ясно ли: допускать, что у «я» могут быть какие-то «права» по отношению к Государству, и допускать, что грамм может уравновесить тонну, - это совер­шенно одно и то же». Со временем мироощущение Д-503 изменяется, происходит постепенное ду­ховное продвижению от общего, единого - к частному, индивидуаль­ному, от «нумера» - к человеку, от «мы» - к «я».
Помимо этого, главный герой произведения постепенно начинает осознавать свою собствен­ную индивидуальность, непохожесть, самостоя­тельность, мучительно пытаясь ответить на вопрос: «И кто я сам: «они» или «мы» - разве я знаю?..» («За­пись 25-ая»). В значительной степени этому спо­собствуют проникновение Д-503 за Зеленую Сте­ну, что позволяет ему выйти в «дикий» свободный мир природы, и визиты к Древнему Дому: прикосновение к ми­ровой истории человечества, опыту прошлого. Впрочем, это новое самосознание не выводит Д-503 на лидирующие позиции - он выдерживает испытание властью во время собрания возносящих его заговорщиков Мефи, понимая, что по натуре своей не лидер, не руководитель, а скорее именно индивидуалист. В конце повествования мы видим, что по духу Д-503 ближе не Благодетель, образ ко­торого снижается до «лысого человека», а незна­комец из подземки, открывший закон «конечнос­ти вселенной» - именно он стимулирует рассказ­чика на завершение своих «Записей».

человеческого существования в произведении Замятина заключается в том, что внутреннего

самосознания личности оказывается недостаточно для ее самоутверждения в обществе, тем более в обществе механис­тическом. Поэтому в финале романа, когда Д-503 сделали Великую Операцию по удалению фанта­зии, частное, индивидуальное, личное в нем вновь поглощается всеобщим, коллективным, массовым, и «мы» опять торжествует над «я»: «...я уверен - мы победим». Субъективно герой здоров и снова счастлив, объективно же читатель наблюдает тра­гедию окончательного подавления личности мас­сой.
Таким образом, ни одно из толкований смысла названия произведения Замятина не является единственно верным и исчерпывающим. «Мы» в романе - сложное многогранное понятие, истолкование которого побуждает читателя к размышлениям на самые раз­ные темы - от социально - политических до нрав­ственно-философских.

романа.

Роман Замятина Е. И. «Мы», написанный

в 1920 г., относился к жанру, который нередко называют негативной утопией, то есть к жанру антиутопии. Этот жанр, как мы уже выяснили, ничто иное, как изображение такого возможного будущего, которое страшит писателя, заставляет его тревожиться за судьбу человечества, за душу отдельного человека. Однако роман Е.И. Замятина отличался принципиальной новизной как в содержательном плане: идеи, образы, повороты сюжета, так и в формальном: язык, стиль, композиция, и явился первым настоящим романом - антиутопией. Как вспоминал в 1932 году сам писатель, на Кавказе ему рассказали басню о петухе, у которого была дурная привычка петь на час раньше других: хозяин петуха попадал из-за этого в такие неудобные положения, что в итоге отрубил петуху голову. «Роман «Мы», - писал Замятин, - оказался персидским петухом: этот вопрос и в та­кой форме поднимать было еще слишком рано, и поэтому после напечатания романа (в переводах на разные языки) советская критика очень даже ру­била мне голову». Опубликован в России роман не был: современники восприняли его как злую карикатуру на социалистическое, коммунистическое общество будущего. В конце 20-х годов на Замятина обрушилась кампания травли со стороны литературных властей. «Литературная газета» писала: «Е. Замятин должен понять ту простую мысль, что страна строящегося социализма может обойтись без такого писателя». Как это было похоже на его роман: «мы» можем вполне обойтись без неповторимого, индивидуального «я»!
В чем же состоит отличие романа «Мы» от пред­шествующих утопий и его идейно - художественная
новизна?
Прежде всего, если сюжеты и идеи литератур­ных утопий и антиутопий прошлого были почти нереальными: Т. Мор назвал свой счастливый ост­ров греческим словом «нигде», а их авторы прак­тически не сомневались в этой нереальности, бо­рясь лишь с кажущимися им вредными, или несо­стоятельными идеями, проектами, то фантастика в «Мы» имеет непосредственное соотношение с реальностью - как современной автору эпохи отражение

из­менений, так и с возможной в будущем, причем не самом

отдаленном предвидение всеобщего кри­зиса человеческой цивилизации.
Кроме того, если создатели антиутопий, пред­шествующих появлению «Мы», опасались преиму­щественно тех отрицательных явлений, которые были связаны с научно - техническим прогрессом, например рост городов, развитие промышленности; поли­тикой и идеологией: капитализм, социализм, на­ционализм, то в романе Замятина, во-первых, все эти идеи синтезиру­ются, обобщаются; во-вторых, в нем заключены гораздо более глубокие идеи и серьезные предос­тережения: предвидение опасности тоталитаризма.
Замятин коренным образом обновил и видоизменил весь многовековой жанр утопий и антиутопий. Его роман «направлен не против ли­тературных проектов счастливого социалистичес­кого будущего, не против воображаемых грядущих бедствий; нет, он направлен против самого этого социалистического будущего, вполне возможного и уже сделавшего первый шаг к своему осуществ­лению» (В. Бондаренко). Именно поэтому пережи­вания главного героя «Мы» рождают спустя почти 70 лет у его первых российских читателей личностное отношение и создают уникальный художественный эффект «погружения в реальность». Е.И Замятин сумел творчески прозреть не толь­ко основные черты тоталитарно режима, но и предвидеть торжество тоталитар­ного сознания. В период создания романа многим, в том числе писателям и философам - гуманистам, казалось, процесс подавления личности массой - времен­ные «издержки» утверждения новой власти. Однако время беспощадно подтвердило идею Замятина о том, что «...для того, чтобы выкинуть вон погнувшийся болт - у нас есть искусная, тяжкая рука Благодетеля, у нас есть опытный глаз Хранителей...» («Запись 3-ья»), а советское государство вывело на арену мировой истории реальную фигу­ру «благодетеля», «отца народов» - И.В. Сталина.
В романе изменяется и стилисти­ческая форма традиционной утопии: основными способами изображения «нового мира» выступают не добрый юмор, а ирония и гротеск, с помощью которых выражается авторская позиция по отно­шению к самим утопическим идеалам и возмож­ностям их реального воплощения.

несомненная уникальность замятинского произведения заключается в том, что, откры­вая ряд

антиутопий в литературе XX века, «Мы» одновременно расширяет и «перерастает» рамки этого жанра, поскольку помимо реализации основных целей антиутопии, таких как предвидение высоко цивилизованного общества будущего и предупреждение о последствиях его завоеваний, этот роман имеет непреходящее, философское значение, затрагивая «вечные» темы и общечеловеческие проблемы: свобода, счастье, любовь, творчество, духовный поиск. Читая «Записи» Д-503, мы видим, что внешне масштабная, грандиозная модель «идеаль­ного» общества будущего при более глубоком рас­смотрении оказывается сознательно упрощенной автором схемой, иллюзией.
Поэтому вполне очевидно, что антиутопия для Замятина не является самоцелью художественно­го творчества, но выступает продуктивной жанро­вой формой для отражения авторского взгляда на мир. Роман «Мы» представляет собой художественный документ человеческой ис­тории XX века, и философски - творческое прозре­ние возможного исхода развития человечества. Наконец, необходимо отметить в романе «Мы» заниматель­ность сюжета, быструю смену событий, неожи­данную развязку и сложность любовной интриги. Однако в сюжете «Мы» эти жанровые формы, осложняясь глубоким психоло­гизмом и явно выраженной философичностью, позволяют автору рассмотреть поступки главного героя в различных жизненных обстоятельствах, выходящих в своей реальности и неоднозначности за рамки системы принципов Единого Государ­ства. Кроме того, повествование в романе ведется в монологической форме дневниковых записей, отмечено особым лиризмом, содержит прямые обращения к «неведомым читателям».
Итак, при более вдумчивом рассмотрении худо­жественную форму «Мы» сложно однозначно от­нести к какому - то одному, жестко определенно­му жанру. Скорее можно говорить о жанровом син­тезе нескольких типов романа: антиутопического, социально - философского, сатирического, психо­логического.

и параллельных сюжетных линий. Женские образы романа.

Е.

И Замятин написал роман о великом техническом прогрессе, достигнутом на Земле, о счастье, каким его представляют люди в 28-м веке, о бездуховном обществе, о любви и предательстве, о тоталитаризме, о свободе и несвободе человека, о его праве на выбор. Жанр романа диктовал выбор сюжетного приема, особенности композиции. Они заключаются в том, что повествование в «Мы» ведется от лица гражда­нина Единого Государства Д-503 в форме «Запи­сей» для «неведомых читателей», которые, возмож­но, обитают на других и, по мнению рассказчика, менее цивилизованных планетах. Он рассказывает о том периоде своей жизни, который позже сам определит как болезнь. Каждая запись, а их в романе 40, имеет свой заголовок, состоящий из нескольких предложений. Дневниковая форма «роман о романе» позво­ляют автору проследить одновременно как частные изменения в мировоззрении отдельного человека при столкновении с противоречиями его существо­вания (история жизни Д-503), так и общую транс­формацию ценностей и представлений человечес­кого общества на всем протяжении его развития (сравнение реалий прошлого и будущего в рукопи­си Д-503). Обратим внимание на стиль писателя. Форма конспекта - и никаких эмоций, короткие предложения, многочисленные тире и двоеточия. Для понимания содержания важно и то, что многие слова пишутся только с большой буквы: Мы, Благодетель, Часовая Скрижаль, Материнская Норма и т. д. Несколько искусственный, сухой язык идет от искусственности того мира, в котором живут герои. Особо важно подчеркнуть, что герой, от лица которого ведется повествование, - математик, причем один из ведущих в Едином Государстве (Первый Строитель «Интеграла»), что объясняет его настойчивость в последовательном и тщатель­ном структурировании логической цепочки повествования, попытку точного логического построения не только внеш­него сюжета, но также собствен­ных мыслей, ощущений, переживаний. Поэтому сама композиция «Записей» тяготеет к математической выверенности. Каждая глава предваряется схема­тическим «конспектом», имеет многочисленные подзаголовки. Интересно проследить, что обычно первые предложения обозначают микротему главы, а последнее дает выход на ее идею: «Колокол.

вечно гореть», «Желтое. Двухмерная тень. Неизлечимая душа», «Авторский долг. Лед

набухает. Самая трудная любовь». С самого начала романа читателя настораживает запись: не «я думаю», а «мы думаем». Он, великий ученый, талантливый инженер, не осознает себя личностью, не задумывается над тем, что у него нет собственного имени, и как остальные жители Великого Государства, он носит «нумер» - Д-503. «Никто не «один», но «один из». Забегая вперед, скажем, что в самую горькую для него минуту он подумает о матери: для нее он не был бы Строителем «Интеграла», нумером Д-503, а был бы «простым человеческим куском - куском ее же самой» («36-я запись»). В 1-й записи конспекта часто звучит слово «счастье». Начинает Д-503 свои записки цитатой из Единой Государственной Газеты, в которой сообщается, что близится час, когда «Интеграл» отправится в мировое пространство, неся счастье существам, обитающим на других планетах. «Если они не поймут, что мы несем им математически - безошибочное счастье, наш долг - заставить их быть счастливыми». Уже сейчас заявлена тема насилия — «заставим»! Итак, счастье, которое будет навязано силой. И само Единое Государство строилось так же. В период Двухсотлетней Войны гнали из деревни в город людей, «чтобы силою спасти их и научить счастью». («28-я Запись»). Что же граждане, точнее «нумера» Единого Государства воспринимают как счастье? Как живется им под бдительным оком Благодетеля? Единое Государство живет следующим образом. По улицам ходят нумера с лицами, «не омраченными безумием мыслей». («Запись 2-я»). Ходят «мерными рядами, по четыре, восторженно отбивая такт… сотни, тысячи нумеров, в голубоватых юнифах, с золотыми бляхами на груди…» (Запись 2-я»). И всегда рядом - Хранители, которые все видят, все слышат. Но и это не возмущает Д-503, ведь «инстинкт несвободы издревле органически присущ человеку». Поэтому Хранители сравниваются с «архангелами» древних людей. Миллионы недумающих счастливых людей! Человек-машина - таков «нумер» (не гражданин!) Единого Государства. Автоматизм действий и мышления, никакой работы души (что это - душа?). Технический прогресс, оказывается, может не сопровождаться духовным. Недаром В. Маяковский, живший с Замятиным в одно время, отмечал, что на технику надо

она перекусает человечество. И наконец факты, подтверждающие, что  счастливее людей

не бывает (по мысли Д-503). Человеку покорились силы природы, дикая стихия осталась за Зеленой Стеной. «Мы любим только… стерильное, безукоризненное небо» («Запись 2-я»).  «Скрижаль» определяет жизнь нумеров, превращает их в винтик единого, отлаженного механизма. Они одновременно встают утром, начинают и заканчивают работу. «В одну и ту же… секунду мы подносим ложки ко рту, - и в одну и ту же секунду выходим на прогулку и идем в Аудиториум, отходим ко сну» («Запись 3-я»). Изобретена нефтяная пища. («Правда, выжило только 0,2 населения земного шара».) Но теперь нет проблем с едой.  «Подчинив себе Голод, Единое Государство повело наступление против другого владыки мира - против Любви. Наконец, и эта стихия была тоже побеждена» («Запись 5-я»). Нет страданий из-за неразделенной любви. Любовь осуществляется по розовому талончику, за опущенными в стеклянном доме шторами, в строго определенное время, по предварительной записи на партнера.  Регулируется деторождение, и воспитание детей Государство взяло на себя: существует Детско-воспитательный Завод. (На нем работает Ю, которая считает, что «самая трудная и высокая любовь — это жестокость»).  Поэзия и музыка подчинены общему ритму жизни. «Наши поэты уже не витают более в эмпиреях: они спустились на землю; они с нами в ногу идут под строгий механический марш Музыкального Завода» («Запись 12-я»). Чтобы нумеров не мучила необходимость самостоятельно оценивать происходящее, издается Единая Государственная Газета, которой безоговорочно верит даже талантливый Строитель «Интеграла». Каждый год в  День Единогласия, конечно, единогласно избирается Благодетель. «Мы снова вручим Благодетелю ключи от незыблемой твердыни нашего счастья» («Запись 24-я»). От того, насколько мал знаменатель и насколько велик числитель дроби зависит ее величина. Следовательно, чтобы сделать людей счастливыми надо увеличить числитель, а именно дать им как можно больше наслаждения: бездумно удовлетворить все их естественные потребности в одежде, питье, еде, общении, искусстве и уменьшить знаменатель, которым является зависть – мучительнейшее из страданий, а сделать это легче всего с помощью всеобщего равенства: одинаковое жилье, еда, одежда («юнифа»), права, возможности. В Едином Государстве все эти проблемы решены, и дробь приведена к нужному показателю.

Государства есть единственный враг – человеческая природа. Не смотря на

то, что счастье для всех, среди миллионов счастливых есть такие, которые не удовлетворены всеобщим счастьем. Среди них I-330, R-13, доктор из Медицинского Бюро, O-90. Отметим, что не случайно среди них женщины. Женщины скорее мужчин не согласятся с автоматизмом жизни, с полной зависимостью от обстоятельств (вспомним Веру Павловну у Чернышевского, к которой мы обратимся немногим позже). O-90, постоянная партнерша Д-503, живет мечтой о ребенке. В Едином Государстве не могут позволить, чтобы без контроля шла сексуальная жизнь. Раньше, «как звери, вслепую, рожали детей», не могли додуматься до Материнской и Отцовской Норм. «О-90  сантиметров на 10 ниже Материнской Нормы», ей запрещено рожать. Но иметь ребенка - самое заветное ее желание. Отсюда слезы, которых не понимает и не принимает Д-503 (плакать не принято). Д-503 не понимает и прелести веточки ландышей у нее в руке, а для О-90  это символ живой жизни. Интересно в связи с O-90 обратить внимание на особенности портретов в романе: нет индивидуальности - и нет во внешности ничего отличающего один нумер от другого (у Второго Строителя «Интеграла» лицо «круглое, белое, фаянсовое - тарелка»). Но у O-90 розовый ротик, хрустально-синие глаза - уже индивидуальность! Она «вся из окружностей, с детской складочкой на руке». Не случайно и ее имя - нумер: в нем тоже все кругло - оно передает присущую ей гармонию. Ради ребенка O готова пойти под Газовый Колокол. « - Что? Захотелось машины Благодетеля?… - Пусть! Но ведь я же почувствую его в себе… И хотя несколько дней…» («19-я Запись») Символично, что O-90 вместе с будущим ребенком окажется спасена - победит жизнь в живом. С помощью I-330 она будет переправлена через Зеленую Стену. I-330 - полная противоположность О-90. Уже портретные черты иные: «Улыбка - укус, сюда - вниз». «Острым углом вздернутые к вискам острые рожки икса…» Она «тонкая, резкая, упрямо - гибкая, как хлыст». («Запись 2-я») И одновременно может быть другой, женственной: именно она надевает на себя платья, которые носили в древности, - и преображается. I-330 входит в тайную организацию «Мефи», планирующую захватить «Интеграл». Строитель космического корабля понадобился ей

этот план. Она хороший психолог, знает, как можно воздействовать на людей.

Она показывает полюбившему ее ученому другую жизнь: водит в Древний Дом, выходит с ним за Зеленую Стену. Она обращается к его разуму: «Тебе, математику, - разве не ясно, что только разности - разности - температур, только тепловые контрасты - только в них жизнь». («Запись 30-я») I-330 соглашается с испуганным предположением Д-530, что это революция: да, то, что «Мефи» затевают, - это революция. Но для I существуют «две силы в мире  - энтропия и энергия. Одна - к блаженному покою, к счастливому равновесию, другая - к разрушению равновесия, к мучительно - бесконечному движению» («Запись 28-я»). I добивается своего: Строитель «Интеграла» готов ради нее на все. Но захват корабля сорвался. Предводительница «Мефи» под Газовым Колоколом. «Она не сказала ни слова». Почему судьба I окажется столь трагичной? Всемогущее тоталитарное государство сильно, оно проникает во все сферы человеческой жизни. Группа заговорщиков не в состоянии победить Благодетеля со всей его системой насилия, слежки, подавления. Но есть еще одна, не менее важная причина гибели I. Несмотря на то, что I связана с зеленым миром, с теми, кто за Стеной, она тот же Благодетель: как и он, стремится силой сделать людей счастливыми. «…Вы обросли цифрами, по вас цифры ползают, как вши. Надо с вас содрать все и выгнать голыми в леса. Пусть научатся дрожать от страха, от радости, от бешеного гнева, от холода, пусть молятся огню…» («Запись 28-я»). Но I-330, в отличие от Благодетеля, в состоянии понимать, что со временем и «Мефи» состарятся, забудут, что нет конечного числа. Кто еще кроме I-330 и O-90, хочет строить свой мир? Это поэт R-13, член «Мефи». R рассказывает Д-503 о другом поэте, который заявил, что он «гений, гений - выше закона». На словах осуждает его, но «веселого лака в глазах не было». Нет гениев? «Мы - счастливейшее среднее арифметическое. Как это у вас говорится: проинтегрировать от нуля до бесконечности - от кретина до Шекспира…» («8-я Запись»). Среди тех, кто не смирился, - врач из Медицинского Бюро, выручивший Д справкой. Как обнаружится позже, с ними даже «дважды изогнутый, вроде буквы S», из числа Хранителей. Лишь упомянуто будет в записках о казни трех нумеров. Среди них - юноша. К нему, желая спасти, из рядов бросается с криком женщина: «Довольно! Не сметь!» Недаром она показалась Д-503 похожей на I-330, она посмела выйти из рядов! Вспомним, как многие нумера будут пытаться

их станут силой загонять в Операционную, чтобы вырезать фантазию. Их

оказывается много - тех, кто вместо вечного «мы» хочет ощущать «я». Настало время обратиться к главному герою - самому повествователю. Однажды I скажет в разговоре с ним: «Человек как роман: до самой последней страницы не знаешь, чем кончится. Иначе не стоило бы и читать…» («28-я Запись»). Тот, кто впервые читает роман Замятина, действительно не знает до последней записи, как сложится судьба Строителя «Интеграла». Каков он в начале романа? Каким представляет себя читателю в первых записях конспекта? Д-503 - талантливый ученый, математик, строитель космического корабля. Он, частица Единого Государства, абсолютно уверен в правомерности того, что в этом Государстве происходит. «Не государство, общество как сумма личностей, а только человек как часть государства, общества. Человек ничтожен перед величием государства» («Запись 3-я») Гений служит идее Благодетеля - идее тирании. Более всего он мечтает сейчас о скорейшем завершении строительства «Интеграла» и полете к другим планетам. И вдруг жизнь его, счастливая и размеренная, изменится так, что сам он новое свое состояние оценит как болезнь. «Должен записать, чтобы вы, неведомые мои читатели, могли до конца изучить историю моей болезни». («Запись 25-я») Когда в автомате начинаются сбои - это болезнь. Так в чем же причины его «болезни»? Как она начиналась? Каковы ее «симптомы»? В жизнь Первого Строителя «Интеграла» неожиданно для него самого входит любовь. Входит вместе с музыкой Скрябина. Звучит она как отрицательный пример, должный показать, что выше современных «математических композиций» быть ничего не может. На эстраде Аудиториума рояль из прошлого. Женщина в костюме древней эпохи. «Села, заиграла. Дикое, судорожное, пестрое, как вся тогдашняя их жизнь, - ни тени разумной механичности. И, конечно, они, кругом меня, правы: все смеются. Только немногие… но почему же и я - я?» («4-я Запись»). Что произошло с героем? Почему не смеется? Знаменательно, что первый раз он ощутил себя как «я», отделенное от «мы», от всех. Любовь делает человека индивидуальностью. Любить «как все» нельзя. «До сих пор мне все в жизни было ясно… А сегодня… Не понимаю». («4-я Запись») И далее последует череда поступков, которые Д-503 сам себе объяснить не может. Это первое посещение

тон I. Обещание через знакомого врача выдать удостоверение, что Д

был болен. Толкает на обман? Он обязан донести на нее, сделать заявление в Бюро Хранителей. Но не идет туда, сам себе удивляясь: «Неделю назад - я знаю, пошел бы, не задумываясь. Почему же теперь?.. Почему?» («8-я Запись»). Кстати, O-90 осмеливается говорить о Хранителях как о шпионах. И все-таки Д-503 подходит к Бюро, куда ходят люди, «чтобы совершить подвиг… чтобы предать на алтарь Единого Государства своих любимых, друзей - себя» («Запись 8-я»). Но что-то в последний момент останавливает его. В череде необычных поступков и первый приход к I-330 с розовым талоном. «Странное ощущение: я чувствовал ребра - это какие-то железные прутья и мешают - положительно мешают сердцу, тесно, не хватает места» («Запись 10-я»). Д-503 приводит в ужас непривычное древнее платье I-330 вместо юнифы, ликер, который она пьет и от которого испуганно отказывается он, ее курение, ее поцелуй. И оказывается, что теперь в нем вместо «мы» заговорило «я», он ревнует любимую. «Я не позволю. Я хочу, чтоб никто кроме меня. Я убью всякого, кто… Потому что я вас - я вас…» Слово «люблю» так и остается непроизнесенным. В этот раз боязнь опоздать домой пересиливает страсть. «Я гибну. Я не в состоянии выполнять свои обязанности перед Единым Государством… Я…». Как сам Д-503 ощущает двойственность своего сознания, восприятия действительности? Он теперь всегда в состоянии выбора. «Вот я - сейчас в ногу со всеми - и все-таки отдельно от всех». («Запись 22-я») Происходит раздвоение «я». Причем, если одно «я» - то, которое часть «мы», ему знакомо, то второе - нет. «Если бы знать: кто - я, какой - я?» («Запись 11-я»). Почему именно сейчас он часто вспоминает то, что известно ему из жизни далеких предков? (О Боге - запись 9; о литературе - запись 12.) Тогда человек - несовершенный, незащищенный (над этим по привычке смеется Д) — был человеком, а не «винтиком» отлаженного механизма. О себе же может думать только как о машине. «Что со мной? Я потерял руль. Мотор гудит вовсю, аэро дрожит и мчится, но руля нет, - и я не знаю, куда мчусь: вниз - и сейчас об земь, или вверх - и в солнце, в огонь…» («15-я Запись»). Итак, надо сделать выбор. Какое решение примет Д, устав мучиться? Он идет в Медицинское Бюро. И узнает от врача, что у него, вероятно, «образовалась душа». Ответ найден. В бездуховном обществе жить спокойно может, конечно, только тот, у кого нет души. «Это странное, древнее, давно забытое

Как вылечиться, тем более, как по секрету сказал врач, речь идет

об эпидемии? В обществе, в котором решены все проблемы, душа не нужна. Врач горько объяснит: «Почему? А почему у нас нет перьев, нет крыльев - одни только лопаточные кости - фундамент для крыльев? Да потому что крылья уже не нужны… Крылья - чтобы летать, а нам уже некуда: мы прилетели, мы - нашли» («Запись 16-я») Единое Государство незыблемо. Некуда «лететь» его нумерам. Кульминационное событие станет наиглавнейшим и в жизни Д-503. Несомненно, что вершиной повествования становится запись о событиях, произошедших в День ежегодных выборов Благодетеля… «История Единого Государства не знает случая, чтобы в этот торжественный день хотя бы один голос осмелился нарушить величественный унисон» («24-я Запись»). В этот раз на чисто символический вопрос: «Кто против?» - тысячи рук взлетели вверх. Д-503 спасает, уносит I от разъяренной толпы, от Хранителей. Вечером, вспоминая, что произошло, рассуждает: «Мне за них стыдно, больно, страшно. А впрочем - кто «они»? И кто я сам: «они» или «мы» - разве я - знаю» («Запись 25-я»). Первый раз задал себе этот вопрос откровенно. Но однозначного ответа на него не находит. Он привык воспринимать себя лишь как точку; но, талантливый математик, он не может не осознавать: «…в точке - больше всего неизвестностей; стоит ей двинуться, шевельнуться - и она может обратиться в тысячи разных кривых, сотни тел. Мне страшно шевельнуться: во что я обращусь завтра?» («Запись 25-я»). За это «завтра» Строителя «Интеграла» и всего Единого Государства поведут борьбу I и Благодетель. I решит отвести Д-503 за Зеленую Стену. «Я был оглушен всем этим, я захлебнулся…» I, выступая перед толпой человек в 300—400, сообщит, что с ними Строитель того космического корабля, который должен принадлежать им. Люди начнут в восторге подбрасывать Д-503 вверх. «Я чувствовал себя над всеми, я - был я, отдельное, мир, я перестал быть слагаемым, как все, и стал единицей» («Запись 27-я»). До этого только «нумер», он осознает в себе «несколько капель солнечной, лесной крови», которая, как считает I, возможно, есть в нем. Перед Д-503 открылся новый, живой, а не искусственный мир. Как Благодетель отреагирует на результаты выборов, на сбой в работе налаженного механизма? На следующее утро Единая Государственная Газета уверенно объяснит, что происшедшее нелепо было бы воспринимать всерьез. Заговорщики «Мефи» будут пойманы и казнены.

избавит людей от охватившей их болезни, - это операция по удалению фантазии. Оказывается,

что в могучем Государстве глубины человеческого сознания остались недоступны вмешательству извне: из-за фантазии могут происходить бунты. Д-503 окажется перед выбором: «Операция и стопроцентное счастье - или…» («31-я Запись»). Решение принято: он с I, с «Мефи», он отдаст им «Интеграл». Но полет будет прерван из-за предательства. Д-503 предстанет перед Благодетелем, обратившимся сначала к его разуму. Он, Строитель «Интеграла», изменил предназначенной ему роли, не открыл «новую, блистательную главу истории Единого Государства» («36-я Запись»). Да, люди всегда стремились к счастью. Они молились о том, «чтобы кто-нибудь раз навсегда сказал им, что такое счастье, - и потом приковал их к этому счастью на цепь». Путь к счастью жесток и бесчеловечен, но его надо пройти. Какой самый сильный аргумент приберег Благодетель напоследок, чтобы вернуть Д-503 под свое иго? Благодетель теперь сыграет на его чувствах: убеждает его, что он нужен был I лишь как строитель космического корабля. Еще раньше несколько раз, неосознанно до конца, возникали у Д такие подозрения. Однажды он получил письмо, в котором I просила в определенный час спустить шторы, чтобы думали, что она у него. В другой раз его насторожил вопрос об «Интеграле» - скоро ли он будет готов? Теперь эти подозрения подтверждаются. От Благодетеля он отправляется к I, не застает ее, но находит в комнате огромное количество розовых талонов с буквой «Ф». Д-503 убедился в том, что I, оторвав его от «мы», заставив стать «я», хотела использовать его лишь как инструмент для достижения цели. «Я» героя не может вынести нравственных мучений, не свойственных единому организму под названием «мы». Он решает «вырезать фантазию». «Все решено - и завтра утром я сделаю это. Было это то же самое, что убить себя - но, может быть, только тогда я и воскресну. Потому что ведь только убитое и может воскреснуть». («39-я Запись»). Операция совершена. Нет фантазии, нет души, нет страданий. Теперь Д спокойно, отстраненно наблюдает за тем, как под Газовым Колоколом казнят «ту женщину». «…Я надеюсь - мы победим. Больше: я уверен - мы победим. Потому что разум должен победить» («Запись 40-я»). Итак Д-503 проводит восстановление предшествующих событий с позиции своего «вылеченного» сознания: он сообщает о том, что ему удалили фантазию и он теперь «совершенно, абсолютно здоров», поэтому

своего авторства и возвращается под «благодетельное иго разума» Единого государства.

Таким образом, заметим, что композиция романа относится к кольцевому типу: в финале перед читателем вновь предстает Д-503, каким он был в начале романа. Какова же идея романа? Содержанием романа Е. И. Замятин утверждает мысль о том, что у человека всегда есть право выбора. Неестественно преломление «я» в «мы», и если человек поддается воздействию тоталитарной системы, то он перестает быть человеком. Нельзя строить мир только по разуму, забыв, что у человека есть душа. Машинный мир не должен существовать без мира нравственного.

ГОРОДА»

1) Смысл названия романа.
 
Важными и плодотворными

для М. Е. Салтыкова – Щедрина, но трудными для России, оказались 60-е годы прошлого века. Для России 60-е года XIX века это время общественного подъема и революционных движений. Для Салтыкова – Щедрина это время осознания того, что провинциальная жизнь - великая школа, но школа грязная. Именно в это время он характеризует суть государственной системы самодержавия, утверждая, что «в провинции существует не действие, а произвол полицейской власти, совершенно убежденной, что не она существует для народа, а народ для нее». В 1868 г. Салтыков – Щедрин оставляет государственную службу, он понимает свою неспособность что - либо изменить в жизни народа. Накопленные впечатления и опыт найдут свое отражение в творчестве Салтыкова – Щедрина. «Губернские очерки» подготовили появление сатирического романа – обозрения «История одного города».
«История одного города», пожалуй, самое демонстративное по своей художественной условности произведение русской классики XIX века. К тому же значение творчества Салтыкова – Щедрина как поистине талантливого, великого художника слова не ограничивается рамками современной писателю эпохи, а характеризуется удивительным внеисторизмом, вневременностью. Глубина осмысления исторических явлений распространяет великий художественный суд Щедрина над Глуповом на все тоталитарные, диктаторские режимы, где бы и когда они ни свирепствовали. Если рассматривать роман с позиции высказывания «народ имеет власть, которой достоин», то произведение
Салтыкова – Щедрина далеко перешагивает те исторические рамки, что очерчены автором и находит великое множество аналогий уже в нашей современности.

- это книга не только о разоблачении самодержавного строя, но

и книга в которой стоит оценить и понять блестящее остроумие, неистощимую фантазию сатирика, почувствовать «глубочайшее страдание» (М.А. Булгаков), скрытое под язвительным смехом, чтобы и сами читатели испытали «сердечную боль» любви к России.
«История одного города» для автора всегда была книгой о современности, и Салтыков – Щедрин не стремился создать произведение для потомков. «История одного города» - вершина творчества Щедрина, о чем говорит и то, что здесь он добрался до верхов власти, вместо провинциальных чиновников более ранних «Губернских очерков». Вместо «...очерков» появляется более объемная и полновесная «История...». Так мы пришли к значению первого слова в названии. Подчеркивая в произведении, что это не просто повествование, а именно История, в которой Салтыков – Щедрин прибегает к пародии. История Глупова - противоистория. Она смешная, гротескная и пародийная, но гротескная и пародийная не в меру, так как меры здесь просто нет, а смешная сквозь слезы, ведь это - история земли Русской. Глупов не просто город. Однажды узнав, что он основан на болоте, потом мы читаем, что «родной наш город Глупов имеет три реки, и, в согласность древнему Риму, на семи горах построен, на коих в гололедицу великое множество экипажей ломается». Парадоксальна и социальная характеристика: то это уездный городишко, то чуть ли не столица, то вдруг становится затерянным в глуши селом. Таким образом, город Глупов - собирательный образ всей России. Вот мы получаем отклик на книгу – «Историю государства Российского» Карамзина. Но список пародий почти бесконечен, потому что Салтыков – Щедрин пародировал всех и вся, не щадя ни истории прошлого, ни современности. После разгрома историков древности, Щедрин принимается за современников. По их стилю и подобию он строит историю «по царям». Но историю Глупова нельзя было написать по-другому, ведь вся их история - смена одного градоначальника другим. Так, горько усмехаясь, он осуждает народ, надеясь, однако, на лучшее. Интересно, что глуповцы не меняются в течении всей книги. Они слепо верят градоначальникам, терпят их, смещают и снова чествуют такого же. Русский народ никогда не учится на ошибках…

можно сказать, что «История одного города» - смешная и грустная

пародия на историю России, город Глупов - собирательный образ всей земли Русской, а сами глуповцы - русский народ. Видимо, «История одного города» будет актуальна и понятна людям до тех пор, пока они не начнут учиться на своих ошибках. Учиться на своих ошибках русский народ будет не скоро, возможно из-за особенности собственного менталитета: «Русские - единственный народ, способный смеяться над самим собой» (М. Н. Задорнов).

романа.

«История одного города» принадлежит к числу наиболее

совершенных и оригинальных произведений великого русского писателя - сатирика М. Е. Салтыкова – Щедрина. В 1869г. - 1870г. «История одного города» печаталась отдельными главами в журнале «Отечественные записки». Отдельным изданием книга была издана в 1870г. Салтыков – Щедрин, решивший посвятить свою жизнь беспощадному развенчанию зла, создал роман – антиутопию. Салтыков-Щедрин превосходно владел приемами художественного преувеличения, заострения образов, средствами фантастики и, в частности,
сатирическою гротеска, т. е. такого фантастического преувеличения, которое показывает явления реальной жизни в причудливой, невероятной форме, но позволяет ярче раскрыть их сущность. Брудастый - Органчик - образец такого гротеска. Уподобив голову этого градоначальника примитивному инструменту, который исполнял лишь две пьесы - «разорю!» и «не потерплю!», сатирик обнажил и представил в смешном виде всю тупость царского сановника.
«История одного города» - поразительная по смелости и глубине сатира на обе главных основы существовавшего строя: на царящее зло самодержавия и на пассивность народных масс, выносящих это зло. Силы высшей власти – «градоначальники» - бичуются за то, что они угнетают народ; народ – за то,
что терпят угнетение. Такое сосуществование представлялось писателю «жизнью под игом безумия», и она воплощена им в образе города Глупова. Смелый взгляд писателя позволял иначе смотреть на мир.
Пи­сатель ввел в мировую литературу сатирическую хро­нику, он был верен своему жанру - «циклу». Важное место в жанровых пристрастиях Салтыкова прина­длежит роману. Я считаю «Историю одного города» настоящим романом, несмотря даже на то, что он составлен как бы из отдельных рассказов» - говорил Салтыков – Щедрин.

одного города» невозможно без проникновения в ее художественную сущность, без

глубокого осмысления ее своеобразия и неповторимос­ти. Произведение написано в форме повествования ле­тописца-архивариуса о прошлом города Глупова, но исторические рамки ограничены — с 1731 по 1826 год. Свое произведение он выдал за найденные в архиве тетради летописцев, а себе отвел лишь скромную роль «издателя» их записок; царей и царских министров представил в образах градоначальников, а
установленный ими государственный режим - в образе города Глупова. Все эти фантастические образы и остроумные выдумки потребовались сатирику, конечно, только для того, чтобы издевательски высмеять царское правительство своего времени. К истории писатель - сатирик обратился для того, что­бы сгладить неизбежные столкновения с царской цен­зурой, а также для того, чтобы показать исторически сложившуюся политику монархического деспотиз­ма, которая долгие годы оставалась неизменной. Подойдя к изложению изобретательно, Салты­ков-Щедрин сумел соединить сюжеты и мотивы ле­генд, сказок, других фольклорных произведений и просто, доступно донести до читателя антимонархи­ческие идеи в картинах народного быта и повседнев­ных заботах россиян.
Вырисовывая фантастические узоры там, где нельзя было прямо, открыто называть вещи своими именами, набрасывая на образы фантастические одежды, сатирик тем самым обретал возможность говорить более свободно на запрещенные темы. Получалась картина яркая и в то же время формально неуловимая для цензуры самодержавной власти.
Автор «Истории одного города» обращается к фольклору, к поэтической образности народной речи. Щедрин коснулся непосредственно народной массы. Однако обратим внимание на то, как это сделано. Если презрение Щедрина к деспотической власти не знает границ, если здесь его кипящее негодование отлилось в самые резкие и беспощадные формы, то относительно народа он строго соблюдает границы той сатиры, которую сам народ создал на себя. Чтобы сказать горькие слова обличения о народе, он взял эти слова у самого же народа. Когда Салтыкова – Щедрина упрекали в глумлении над народом, называя его «головотяпы», автор отвечал: «...Ни одно из

вымышлено мною, и ссылаюсь в этом случае на Даля, Сахарова

и других любителей русской народности. Они засвидетельствуют, что этот «вздор» сочинен самим народом, я же со своей стороны рассуждал так: если подобные названия существуют в народном представлении, то я, конечно, имею полнейшее право воспользоваться ими и допустить их в мою книгу»
В «Истории одного города» Щедрин довел до высокого совершенства наиболее яркие черты своей сатирической манеры, в которой обычные приемы реалистического стиля свободно сочетались с гиперболой, гротеском, фантастикой, иносказанием. Творческая сила Щедрина в «Истории одного
Города» проявилась настолько ярко, что имя его впервые было позвано в ряду мировых сатириков. Как известно, это было сделало И. С. Тургеневым в его рецензии на «Историю одного города», помещенной в английском журнале «The Academy» от 1 марта 1871 г. Тургенев писал: «Его смех горек и резок, его
насмешка нередко оскорбляет... его негодование часто принимает форму карикатуры. Существует два рода карикатуры: одна преувеличивает истину, как бы посредством увеличительного стекла, но никогда не извращает полностью ее сущность, другая же более или менее сознательно отклоняется от естественной
правды и реальных соотношений. Салтыков прибегает только к первому роду, который один только и допустим».

и параллельных сюжетных линий.

В гротескном, фантастическом мире

Салтыкова-Щедрина возможно всё...
Ныне, роясь в глуповском город­ском архиве, я случайно напал на довольно объемис­тую связку тетрадей, носящих общее название «Глуповского Летописца». Содержание «Лето­писца» довольно однообразно; оно почти исключи­тельно исчерпывается биографиями градоначальни­ков, в течение почти целого столетия владевших судь­бами города Глупова, и описанием замечательнейших их действий, как-то: скорой езды на почтовых, энер­гического взыскания недоимок, походов против обы­вателей, устройства и расстройства мостовых, обло­жения данями откупщиков и т. д. Летопись ведена преемственно четырьмя городовы­ми архивариусами и обнимает период времени с 1731 г. по 1825 г. Салтыков – Щедрин выдал «Историю одного города» за найденные в архиве тетради летописцев. Начиная работать над романом, Салтыков-Щедрин признавался: «Меня ужасает эпоха, ужасает истори­ческое положение...». Писа­тель говорил о проблемах современного ему общества, о том, что волновало его как художни­ка и гражданина своей страны.
Салтыков – Щедрин сначала ведет повество­вание от лица архивариусов, составителей «Глуповского летописца», затем от автора, выполняющего функции издателя и комментатора архивных мате­риалов.
Открывает роман глава «Обращение к читателю», в которой писа­тель знакомит читателей со своей целью: «изо­бразить преемственно градоначальников, в город Глупов от российского правительства в разное время пос­тавленных».
Глава «О корени происхождения глуповцев» напи­сана как пересказ летописи. Доисторические времена Глупова кажутся нелепыми и нереальными, так как поступки народов, живших в давние времена, далеки от осознанных деяний. Хотя взаимоотношения наро­дов в романе Салтыкова – Щедрина — это не только па­родия на историческую легенду, но и сатира на великодержавную и народническую идеи.

представляет собой комментарий к последующим главам. Согласно биографическим данным, каждый

правитель Глупова уходил из жизни по совершенно нелепой причине: од­ного заели клопы, другого растерзали собаки, у третьего испортился головной инструмент, четверто­го погубило обжорство, пятый пытался понять сенат­ский указ и умер от натуги и т. д. Каждый образ ин­дивидуален и в то же время типичен.
Рассказ о деятельности глуповских градоначаль­ников открывает глава « Органчик», повествующая о Брудастом, образ которого олицетворяет основные черты правительственного деспотизма, тупости и ог­раниченности. Образ Органчика подтверждает многолетние на­блюдения за деяниями государственных мужей: для достижения целей достаточно двух слов — «разорю!» и «не потерплю!», что объясняет бездушие и безраз­личие монархической власти. Наипростейший дере­вянный механизм, с помощью которого Брудастый выкрикивает свои приказы-команды, является пре­увеличением, образ этого градоначальника, как и ос­тальных, фантастичен и гиперболизирован. Но пе­чально, что поступки, совершаемые человеком с дере­вянной головой, ничем не отличались от деятельнос­ти реальных людей.
«Сказание о шести градоначальницах» — это не только сатира на царствование коронованных особ, но и пародия на многочисленные произведения на историческую тему, появлявшиеся в 60-е годы.
Глава «Известие о Двоекурове» содержит в себе на­мек на Александра I. Двоекуров сделал обязательным употребление горчицы и лаврового листа. Но биогра­фия градоначальника не дошла до современников, ко­торые могли бы разобраться в теории его правления.
Фердыщенко является Следующим градоначальником. Он действует в главах «Соломенный город» и «Фантасти­ческий путешественник». А знакомство с ним проис­ходит в главе «Голодный город». Бедствия принима­ют огромный масштаб, а народ безмолвно терпит эти испытания судьбы и не пытается защитить свои инте­ресы. Сатира на мужика приобретает силу негодова­ния автора, не терпящего унижения горячо любимого и уважаемого им

и лицеме­рие правительства проявляются в притеснении собст­венного народа. Пожары, наводнения,

голод — все до­велось испытать русскому мужику, который еще не умеет отстаивать свои интересы.
Василиск Семенович Бородавкин, заменивший на посту Фердыщенко, более всего напоминает Николая I. «Войны за просвещение» — даже в самом названии главы подчеркивается несовместимость этих двух по­нятий. Бородавкин требовал, чтобы глуповцы сеяли персидскую ромашку. С помощью оловянных солда­тиков он вел свои дикие войны, например спалил тридцать три деревни и «с помощью сих мер взыскал недоимок два рубля с полтиной». Жестокость, бес­смысленность поступков градоначальника потрясают своей бесчеловечностью. И все же вымысел очень по­хож на правду, ведь, как говорил Салтыков-Щедрин: «Бывают чудеса, в которых, по внимательном рас­смотрении, можно подметить довольно яркое реаль­ное основание».
Следующая глава «Эпоха увольнения от войн» со­держит рассказ о градоначальнике Негодяеве. Соглас­но «Описи», он «разместил вымощенные предместни­ками его улицы», то есть пытался скрыть деяния сво­их предшественников. Следующий градоначальник Микаладзе отменил строгую дисциплину, поддержал изящество манер и ласковое обхождение. С градона­чальником Беневоленским (дословный перевод его
фамилии с латыни — «желающий добра») читатель встречается после расставания с Микаладзе. Но конец карьеры Беневоленского предопреде­лен: заподозренный в измене и связях с Наполеоном, он отправляется в ссылку.
Прыщ — градоначальник с фаршированной головой. Салтыков – Щедрин говорил: «Градоначальник с фаршированной го­ловой означает не человека с фаршированной голо­вой, но именно градоначальника, распоряжающегося судьбами многих тысяч людей. Это даже не смех, а трагическое положение».
Во вступлении к главе «Поклонение мамоне и по­каяние» даются некоторые обобщения и итоги. Речь идет о народе, который живет, несмотря на смертный бой. «Одну из... тяжких исторических эпох, вероят­но, переживал Глупов в описываемое летописцем время», — сообщает писатель. Дальнейший рассказ о градоначальниках — в продолжении главы.

появившийся в предыдущей главе, позднее займет свое место градоначальника и

оставит неизгладимый след в истории Глупова и в жизни глуповцев. Этим офицером был Угрюм-Бурчеев. Его вне­шность, взгляд поражали неправдоподобностью. Об­раз Угрюм-Бурчеева — символ угнетения и произво­ла. В бреде градоначальника, теории превращения мира в казарму и разделения людей на роты и ба­тальоны воплощена мечта всех его предшественни­ков, желающих власти во что бы то ни стало. Угрюм-Бурчеев разрушил город, заставил людей остановить движение реки. И только взглянув в глаза друг другу, глуповцы поняли, как ничтожны замыс­лы градоначальника и как нелепы они в своем долго­терпении.
«История одного города» стала пророчеством о неизбеж­ном крахе самодержавной власти, которая основана на уг­нетении народа, несоблюдении его прав и свобод и самое страшное - поругание его чести.
 Брудастый Дементий Варламович (№ 8 по «Описи градоначальникам», глава «Органчик»)
Говорит резко, отрывисто, не улыбается, сердито вращает глазами. Может неожиданно вскочить и подбежать к окну. Периодически выкрикивает «Не потерплю!» или «Разорю!». Иногда у него словно заклинивает какой-либо сустав и речь. При прикосновении к голове раздаётся звук пустой металлической емкости; возможно, что голова даже перепачкана грязью и в нескольких местах побита.
Брудастый Дементий Варламович (Органчик) — глуповский градоначальник. При первом же появлении «пересек уйму ямщиков» и ошеломил представлявшихся ему чиновников возгласом: «Не потерплю!» Ограничиваясь и в дальнейшем повторением этой единственной фразы, он поверг всех в ужас. Загадочность поведения Брудастого нашла неожиданное объяснение: у него в голове был органчик, способный исполнять «нетрудные музыкальные пьесы» — «Раззорю!» и «Не потерплю!». Отвечая на упреки в «преувеличении», Щедрин писал: «Ведь не в том дело, что у Брудастого в голове оказался органчик, наигрывавший романсы: «Не потерплю!» и «Раззорю!», а в том, что есть люди, которых все существование исчерпывается этими двумя романсами. Есть такие люди или нет?» Глуповцы — обитатели города. Глуповцы, как пояснил Щедрин в полемике с критиками книги, — это «народ

реальный, не идеализированный, «люди, как и все другие, с тою

только оговоркою, что природные их свойства обросли массой наносных атомов... Поэтому о действительных «свойствах» и речи нет, а есть... только о наносных атомах». Эти «атомы» — пассивность, невежество, «начальстволюбие», забитость, легковерие, способность к вспышкам слепой ярости и жестокости - изображены сатириком в крайне гиперболизированном виде. Глуповец — «человек, которому с изумительным постоянством долбят голову и который, разумеется, не может прийти к другому результату, кроме ошеломления». И только правление Угрюм-Бурчеева привело к тому, что и «рядовые» глуповцы при всей своей забитости ощутили, что «далее дышать в этом воздухе невозможно».
 Фердыщенко Петр Петрович (№ 11, главы «Голодный город», «Соломенный город», «Фантастический путешественник»)
Одет в новый вицмундир. Производит впечатление ласкового и приветливого человека, но изредка кричит не своим голосом. Косноязычен. Целых шесть лет сряду город не горел, не голодал, не испытывал ни повальных болезней, ни скотских падежей, и граждане не без основания приписывали такое неслыханное в летописях благоденствие простоте своего начальника, бригадира Петра Петровича Фердыщенка. И действительно, Фердыщенко был до того прост, что летописец считает нужным неоднократно и с особенною настойчивостью остановиться на этом качестве, как на самом естественном объяснении того удовольствия, которое испытывали глуповцы во время бригадирского управления. Он ни во что не вмешивался, довольствовался умеренными данями. Но на седьмом году правления Фердышенку смутил бес. Этот добродушный и несколько ленивый правитель вдруг сделался деятелен и настойчив до крайности: скинул замасленный халат и стал ходить по городу в вицмундире. Бригадир ходил в мундире по городу и строго-настрого приказывал, чтоб людей, имеющих «унылый вид», забирали на съезжую и представляли к нему. Дабы ободрить народ, он поручил откупщику устроить в загородной роще пикник и пустить фейерверк. Пикник сделали, фейерверк сожгли, «но хлеба через то людишкам не предоставили». С недовольством же глуповцев, вызванным голодом и пожарами, «справлялся», выпрашивая у начальства вместо хлеба

путешествия из конца в конец по городскому выгону в сумасбродной

надежде, что от этого «утучнятся поля, прольются многоводные реки, поплывут суда, процветет скотоводство, объявятся пути сообщения», — это злая пародия на торжественные поездки по стране царя и других «высоких особ».
 Бородавкин Василиск Семенович (№ 12, глава «Войны за просвещение», «оправдательный документ» № 1)
Василиск Семенович Бородавкин, сменивший бригадира Фердыщенку, представлял совершенную противоположность своему предместнику. Постоянно застегнутый на все пуговицы и имея наготове фуражку и перчатки, он представлял собой тип градоначальника, у которого ноги во всякое время готовы бежать неведомо куда. Днем он, как муха, мелькал по городу, наблюдая, чтоб обыватели имели бодрый и веселый вид; ночью - тушил пожары, делал фальшивые тревоги и вообще заставал врасплох. ... Даже спал только одним глазом, что приводило в немалое смущение его жену, которая, несмотря на двадцатипятилетнее сожительство, не могла без содрогания видеть его другое, недремлющее, совершенно круглое и любопытно на нее уставленное око. Когда же совсем нечего было делать, то есть не предстояло надобности ни мелькать, ни заставать врасплох (в жизни самых расторопных администраторов встречаются такие тяжкие минуты), то он или издавал законы, или маршировал по кабинету, наблюдая за игрой сапожного носка, или возобновлял в своей памяти военные сигналы. В том-то собственно и заключается замысловатость человеческих действий, чтобы сегодня одно здание на «песце» строить, а завтра, когда оно рухнет, зачинать новое здание на том же «песце» воздвигать. Оказывалось, что Бородавкин поспел как раз кстати, чтобы спасти погибавшую цивилизацию. Страсть строить на «песце» была доведена в нем почти до исступления. Дни и ночи он все выдумывал, что бы такое выстроить, чтобы оно вдруг, по выстройке, грохнулось и наполнило вселенную пылью и мусором. Но глуповцы тоже были себе на уме. Энергии действия они с большою находчивостью противопоставили энергию бездействия. Очевидно, что когда эти две энергии встречаются, то из этого всегда происходит нечто весьма любопытное. Нет бунта, но и покорности настоящей нет. Есть что-то среднее. Бородавкин писал втихомолку устав о «неcтеснении градоначальников

единственный параграф этого устава гласил так: «Ежели чувствуешь, что закон

полагает тебе препятствие, то, сняв оный со стола, положи под себя. И тогда все сие, сделавшись невидимым, много тебя в действии облегчит». Они (обыватели) и рады были не бунтовать, но никак не могли устроить это, ибо не знали, в чем заключается бунт. Бородавкин опутывал их (обывателей) чрезвычайно ловко. Обыкновенно он ничего порядком не разъяснял, а делал известными свои желания посредством прокламаций, которые секретно, по ночам, наклеивались на угловых домах всех улиц. Прокламации писались в духе нынешних объявлений от магазина Кача, причем крупными буквами печатались слова совершенно несущественные, а все существенное изображалось самым мелким шрифтом. Выходило следующее: грамотеи, которым обыкновенно поручалось чтение прокламаций, выкрикивали только те слова, которые были напечатаны прописными буквами, а прочие скрадывали. Как, например (см. прокламацию о персидской ромашке):ИЗВЕСТНО какое опустошение производят клопы, блохи и т. д. НАКОНЕЦ НАШЛИ!!! Предприимчивые люди вывезли с Дальнего Востока, и т. д. Из всех этих слов народ понимал только: «известно» и «наконец нашли». И когда грамотеи выкрикивали эти слова, то народ снимал шапки, вздыхал и крестился. Ясно, что в этом не только не было бунта, а скорее исполнение предначертаний начальства. Народ, доведенный до вздыхания, - какого еще идеала можно требовать!
Микаладзе Ксаверий Георгиевич (№ 14, глава «Эпоха увольнения от войн», «оправдательный документ» № 2)
Микаладзе Ксаверий Георгиевич — князь, «черкашенин, потомок сладострастной княгини Тамары», «обольстительной наружности» и столь охочий «до женского пола, что увеличил глуповское народонаселение почти вдвое» и «умер от истощения сил». При этом он был из тех немногих градоначальников, при которых глуповцам удалось слегка перевести дух. Застав их в состоянии полного одичания («перестали стыдиться, обросли шерстью и сосали лапы»), «изумленный» Микаладзе счел за благо «1) просвещение и сопряженные с оным экзекуции прекратить и 2) законов не издавать». Благодаря этому жители вскоре приняли человеческий облик. Макаладзе не только сам отличался учтивостью, но и полицейские при

свои манеры, что не всякого прохожего хватали за воротник». Разительный

контраст между этой более чем скромной деятельностью и очевидными успехами «на том мирном пути, по которому чуть-чуть было не пошла глуповская цивилизация» при нем, Беневоленском и Прыще, иллюстрируется излюбленная мысль Щедрина о благотворности исчезновения или хотя бы ослабления административного вмешательства в народную жизнь.
 Беневоленский Феофилакт Иринархович (№ 15, глава «Эпоха увольнения от войн», «оправдательный документ» № 3);
Беневоленский Феофилакт Иринархович — градоначальник, сменивший князя Микаладзе. При нем «благополучие глуповцев... не только не нарушилось, но получило лишь пущее утверждение», так как Беневоленский фактически устранился от дел. Однако в отличие от Микаладзе он «чувствовал непреоборимую наклонность к законодательству» и, невзирая на начальственный запрет, тайком издавал законы, впрочем, не слишком обременительные для глуповцев и даже носившие комический характер («Устав о добропорядочном пирогов печении»). Подумывал даже о сочинении конституции, хотя при этом уже проявилась его истинно градоначальническая натура: «Слово «обязанности» он сознавал очень ясно, так что мог об этом предмете исписать целые дести бумаги, но «права» — что такое «права?» Тем не менее, написанный им «Устав о свойственном градоправителю добросердечии» содержал крамольные, с точки зрения начальства, пункты: «Да памятует градоправитель, что одною строгостью... ни голода людского утолить, ни наготы человеческой одеть не можно». И когда Беневоленский пытался оправдываться тем, что «никогда глуповцы в столь тучном состоянии не были, как при нем», ему отвечали, что «правее бы он был, если б глуповцев совсем в отощание привел, лишь бы от издания нелепых своих строчек... воздержался». Некоторые детали жизнеописания Беневоленского имеют очевидное сходство с биографией видного деятеля начала царствования Александра I — М.М.Сперанского, чья законотворческая деятельность завершилась опалой и ссылкой.

(№ 16, глава «Эпоха увольнения от войн»)
Прыщ Иван Пантелеич — подполковник.

По его собственным словам, «в сражениях не бывал-с, но в парадах закален даже сверх пропорции». Состояния «изрядного» («Командовал-с; стало быть, не растратил, а умножил-с»), прибыл в Глупов с «планом кампании»: «отдохнуть-с!» От всякого вмешательства в обывательские дела отказался, чем привел город к неслыханному по глуповским меркам изобилию: «хлеба уродилось столько, что, кроме продажи, осталось даже на собственное употребление». Однако непривычных к благоденствию жителей настораживали некоторые странности в поведении градоначальника («...каждую ночь уходит спать на ледник» и т. п.). В конце концов обнаружилось, что у Прыща фаршированная голова.  Дю Шарио Ангел Дорофеевич (№ 18, глава «Поклонение мамоне и покаяние»)
Дю-Шарио Ангел Дорофеевич — «виконт... французский выходец». Отъевшись на должности градоначальника после бродячей эмигрантской жизни, «начал болтать и уже не переставал». Убеждений не имел и готов был разделить любое ради «лишнего четвертака». Начав как-то объяснять глуповцам права человека, «кончил тем, что объяснил права Бурбонов». Но в администрацию не вмешивался, что «обещало продлить благополучие глуповцев без конца». Оказался девицею и был выслан за границу.  Грустилов Эраст Андреевич (№ 20, глава «Поклонение мамоне и покаяние»)
Грустилов Эраст Андреевич — глуповский градоначальник, статский советник. «Друг Карамзина» (носит имя одного из главных героев его «Бедной Лизы»). «Нежность и чувствительность сердца» не мешала ему «довольно непринужденно распоряжаться казенною собственностью» во время службы провиантмейстером. При этом, взирая на солдат, евших черствый хлеб, Грустилов проливал обильные слезы. Не стеснялся он и удовлетворять свое сластолюбие. В описании того, как им затем овладевает покаянное настроение, во многом фальшивое и деланное, есть определенное сходство с биографией Александра I, который в конце жизни впал в мистицизм и потакал крайним мракобесам. Подобные черты были присущи и царствованию Николая I, когда после европейских революций 1848 г. в Московском университете был отменен курс философии, а логику и

богословия. Угрюм-Бурчеев (№ 21, глава «Подтверждение покаяния. Заключение»).
Угрюм-Бурчеев — в прошлом

«прохвост» (просторечное искажение слова «профос» - полковой палач, позднее — «парашечник», уборщик нечистот), назначенный глуповским градоначальником за преданность: в доказательство своей любви к начальнику отрубил себе палец. В значительной мере прототипом его служил фаворит Павла I, а затем и Александра I А.А.Аракчеев. Выполняя желание Александра создать военные поселения, он «повел дело круто, с беспощадною последовательностью, не стесняясь ропотом народа... Кроме угождения воле монаршей и исполнения требований службы, он ничем не стеснялся». Воспользовавшись деталями внешности Аракчеева и частично Николая I, сатирик создал гротескный образ «мрачного идиота», столь же гиперболизированный, как и упоминаемый портрет Угрюм-Бурчеева на фоне пустыни, «посреди которой стоит острог; сверху, вместо неба, нависла серая солдатская шинель...». Герой имеет обыкновение спать на голой земле, есть сырое лошадиное мясо, часами маршировать в одиночку, подавая самому себе команды, и т. п. В его фигуре и поступках доведены до крайности «виртуозность прямолинейности», страсть к «нивелляторству» (уравнительности), готовность «взять в руки топор и, помахивая этим орудием творчества направо и налево, неуклонно идти, куда глаза глядят», — черты, существующие в самых разных идеологических обличьях отчетливо тоталитаристского свойства — как современных писателю, так и более поздних. Некоторые картины разрушения старого Глупова при Угрюм-Бурчееве ради возведения нового города, при всей своей фантастичности, кажутся пророческим предупреждением: «От зари до зари люди неутомимо преследовали задачу разрушения собственных жилищ, а на ночь укрывались в устроенных на выгоне бараках... Казалось, что рабочие силы Глупова сделались неистощимыми и что чем более заявляла себя бесстыжесть притязаний, тем растяжимее становилась сумма орудий, подлежащих ее эксплуатации». Однако эта «бесстыжесть притязаний» дает осечку при попытке «мрачного идиота» «унять» реку, озадачившую и оскорбившую его своим вольным течением. Однако река вскоре смыла

становится символом конечного поражения всякого произвола над жизнью. Набирает силу

и возмущение действиями градоначальника, таящееся в человеческих душах. История Угрюм-Бурчеева, а с ней и вся книга, завершается грозной картиной «не то ливня, не то смерча», гневно налетевшего на Глупов: «раздался треск, и бывший прохвост моментально исчез, словно растаял в воздухе». Остается загадкой, аллегорическая ли это картина сокрушительного народного бунта или катастрофа, ниспосланная самой природой, которой Угрюм-Бурчеев бросил безрассудный вызов, посягнув на «извечное, нерукотворное». Обращает на себя внимание то, что на звучавшую с напыщенной торжественностью фразу о начале схватки Угрюм-Бурчеева с рекой: «Борьба с природой восприняла начало» — откликается чеканный финал главы, звучащий как апокалипсический итог градоначальнических деяний: «История прекратила течение свое».

Чернышевский Н. Г. (четвертый сон Веры Павловны)
Искандер Ф. А. (Кролики

и Удавы)
 
Есть одна старинная притча. Философу приснилось, что он стал мотыльком. И, проснувшись, он уже не знал, кто он: мудрый старец, видевший во сне, будто он стал мотыльком, или мотылек, которому снится, что он - мудрый старец. В этой притче сон и явь переплетаются. И если даже философ не может провести между ними четкую грань, чего же тогда ожидать от простых смертных? Иногда приходится слышать, что мы живем в мире иллюзий или в каком-то придуманном мире. Люди часто говорят о том, что им хотелось бы забыться и уйти от повседневных забот. Желание уснуть и не видеть ничего вокруг, так или иначе, возникает у каждого человека. Сон - это всегда что-то загадочное, необъяснимое. Но как бы то ни было, сны в художественной литературе всегда служат для того, чтобы ярче отразить связь творческой фантазии писателя с реальной жизнью. У Н. Г. Чернышевского еще с детства и юности зародились склонности к утопическому образу мышления в сочетании с формирующимися нравственными убеждениями, в основе которых - горячее стремление делать людям добро, способствовать достижению всеобщего, человеческого счастья. В доме Чернышевских царило то счастливое, редкое согласие между домочадцами, которое возможно между людьми, исповедующими единые нравственные принципы и строящими свои взаимоотношения на основе искреннего уважения. Раннее и обильное чтение открыло ему какой-то особый фантастический мир, в котором причудливо переплеталось прошлое и настоящее самых разных народов. Еще в детстве Чернышевскому довелось столкнуться с мрачными картинами насилия, жестокости, подавления личного и человеческого достоинства. Случалось слышать, а иногда и самому видеть проявления крепостного произвола... Воспоминания, соединяясь с научным изучением крестьянского вопроса и экономики России, укрепляли негативное отношение Чернышевского к существующему общественному устройству и желание изменить его. Но

Чернышевский обращается к социальной утопии как к способу дать в

произведении искусства ответ на вопрос, к какому, по его мнению, идеалу общественного устройства нужно стремиться. О приверженности к утопии свидетельствуют дневниковые записи 1848 г. о том, что он «стал решительным партизаном социалистов и коммунистов».
Одним из главных источников, повлиявших на создание Чернышевским утопического романа, явилась мировая литературная традиция XVI-XIX веков, наиболее яркими представителями которой выступали Т. Мор, Т. Кампанелла, Ф. Бэкон, Сирано де Бержерак,

Сен-Симон, Фурье и другие, чьи философские и художественные произведения раскрывали перед читателями картины, с их точки зрения, идеального общества, основанного на всеобщем равенстве. Утопистов Западной Европы и Чернышевского объединяет противопоставление мира реального и мира, придуманного ими в качестве идеала общественного устройства. Предлагаемая же модель общественных отношений утверждается авторами как модель, при которой достигаются самые благородные цели: всеобщее благосостояние, равенство, коллективизм, новые принципы человеческого развития. Писатели-утописты испытывали глубокую гражданскую боль за положение дел в обществе, искренне стремились изменить его к лучшему. Одним из главных путей в этом направлении они считали уничтожение частной собственности. Чернышевский не следовал слепо традициям,

над ними, отбирая, с его точки зрения, самое ценное и

отвергая неприемлемое. Основное отличие Чернышевского от его предшественников в видении общества будущего заключается в углублении гуманистической позиции, усилении внимания к личности человека не только как члена коллектива, но и личности, имеющей равные права с другими. Утверждение равноправия людей в обществе - одна из ведущих тем романа. И в жизни «новых людей» и в обществе будущего нет насилия, принуждения, подавления человеком собственных желаний и склонностей. Чернышевский в романе высказывает позиции, которые в условиях господства «старого мира» с его неравноправием и зависимостью людей от сильнейших утверждали иной уровень человеческих взаимоотношений - господство уважения к личности. Так, в четвертом сне Веры Павловны, условная царица, показывая героине картины будущего, заявляет, что ее сила в соединении прекраснейших качеств Астарты, Афродиты и непорочности «с равноправием любящих, равным отношением между ними, как людьми».
Революция, вспыхнувшая во Франции в феврале 1848 года, оказала сильное воздействие на студента Н.Г. Чернышевского, определив круг его интересов. Он погрузился в изучение трудов социалистов-утопистов. В июле 1862 г. Н.Г. Чернышевский был арестован по обвинению в связях с эмигрантами, то есть с группой А.И. Герцена, и оказался заключенным в одиночную камеру Петропавловской крепости. В стенах Петропавловской крепости, в декабре 1862 г. - апреле 1863 г. был написан роман Н. Г. Чернышевского «Что делать?». Вскоре же напечатанный в «Современнике», роман сыграл колоссальную, ни с чем не сравнимую роль не только в художественной литературе, но и в истории русской общественно-политической борьбы. Недаром тридцать восемь лет спустя В. И. Ленин так же озаглавил свое произведение, посвященное основам новой идеологии.
Литературная утопия второй полови­ны XIX века тесно связана с распростра­нившимися в этот период в Западной Ев­ропе и России социалистическими учени­ями. Идеи утопического социализма на­шли яркое воплощение в романе Н. Г. Чернышевского «Что делать?». Со­циальный проект вождя русской револю­ционной демократии, данный в знаменитом четвертом сне Веры Павловны, основывается на идее абсолютной гармонии: сво­бодный труд

техники гармонически сочетается с отдыхом, физическое здоровье людей с их

нравственным совершенством, гармонич­ны отношения человека с природой, в от­ношениях между людьми торжествует равноправие. Но Чернышевский не просто создает картины идеального будущего, противопоставляя его несовершенному настоящему. Он включает утопию в роман о современно­сти, наделяя своих героев, живущих в 60-е годы XIX столетия, чертами людей завт­рашнего дня. Утверждая, что будущее светло и прекрасно, автор призывает чита­телей: «Стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее все, что можете перенести». Чернышевский убежден, что человечество не сможет прийти к высшей гармонии эволюционным путем, поэтому в своем подцензурном романе он хотя и иносказа­тельно, но настойчиво проводит идею ре­волюции как единственного пути к реализации утопии. Н. Г. Чернышевский в снах Веры Павловны отрицает саму возможность построения справедливого общества на основе царского режима. Ему кажется, что только восстание и революция могут принести счастье. Но это была утопия, и партия большевиков спустя полвека, предприняв попытку построения справедливого общества по планам социалистов-утопистов, в конечном итоге была вынуждена признать свои заблуждения.
Изображенное в романе общество будущего настолько утопично и несбыточно, что не может служить даже приблизительным идеалом. К тому же идея автора абсолютно непродуктивна: вопреки утверждению автора романа, при такой организации жизни развитие личности невозможно.
В четвертом сне Веры Павловны Н. Г. Чернышевский изображает «новую жизнь» в прекрасных романтических тонах: простой будничный вечер похож на великолепный бал; везде красиво одетые счастливые люди; мягкий белый свет, льющийся через матовое стекло, возможно, создает иллюзию легкого тумана. Так почему бы не назвать эту жизнь раем? Хотели бы вы жить в таком обществе? А смогли бы? Для жизни необходимо движение, а в этом обществе его нет. Может ли существовать прогресс в этом обществе, если девяносто процентов людей работало на полях, а остальные десять - в столовой. Хотя может прогресс им и не нужен, они и так всем довольны.

изображает общество счастливых людей, но счастье, как и все в

этом мире, познается только в сравнении с несчастьем, которого они никогда не испытывали. Четвертый сон Веры Павловны - это утопическое видение Чернышевским будущего справедливого общественного устройства страны. Своего рода это классическое описание коммунистического устройства страны, к которому впоследствии шла Россия на протяжении ряда лет.
Современный интерес к утопическим проектам гармонизации мира связан с выбором новых путей развития цивилизации. Вероятно, мы переживаем сейчас некоторый период сравнения того, что происходит, с тем, что заранее видели в нас сильные умы. В сегодняшних поисках Идеала опыт прошлого - немалое подспорье. Ведь пророчества о грядущем и произносились в расчете на то, что они будут услышаны и поняты будущими поколениями.

Фазиль Абдулович всегда был честным писателем, и не беда -

если наивным. Не искал легких путей. Мальчик из горного аула Чегем, из семьи ремесленника, закончивший русскую школу с золотой медалью, а затем и московский Литинститут, он принимается писать по-русски. А мог бы стать еще одним «национальным героем», абхазским певчим, чирикающим из золоченой клетки под присмотром богатырей-переводчиков. Своим усилием и талантом Искандер сделал себя русским писателем, притом всемирно звучащим. Талант Искандера заключается в «тонкости узора», в наблюдательности, в умении не только схватить ту деталь, которая для многих была невидна, но и уложить ее рядом с другой деталью, так, чтобы заискрилось лунным светом.
Искандер писал в те времена, когда он не мог писать, что ему вздумается. Среда определяет человека. Искусственные условия советского послесталинского общества, где стало «потеплее для чернил», однако цензура сохранялась, и установка на общее счастье была обязательна, заставляли приноравливаться. То есть жертвы странного утопического строя в конечном итоге становились его адептами. Этим адептам было присуще навязанное мировоззрение. Фазиль Искандер безусловно гуманист по убеждениям. Верит в Человека, верит в некие якобы неделимые лучезарные понятия. Как сказал Оскар Боэций: «Если подолгу наблюдать за обезьяной, возникает подозрение, что она знает, как стать человеком, но не хочет этого делать…».

Дарвина великие старанья, Эволюции всемирная волна. Если жизнь - борьба за выживание, Совесть абсолютно
Не нужна.

в одном из своих недавних стихотворений, полемизируя с законами эволюции.
Искандер

- блистательный ремесленник. Берет не идеей, а исполнением. Сатирическая повесть-сказка
«Кролики и удавы» была напечатана в Москве в 1987 г. Уникальной по своему воплощению оказалась и творческая манера Фазиля Искандера, его природа юмора и сатиры, гротеска и фантастики – все это мы встретим в его произведении «Кролики и удавы». В философской и антиутопичной сказке Искандера мы увидим сатиру на наше недавнее общественное устройство. Сатира здесь лишь повод завести речь о серьезных вещах. Природа власти, власть и насилие, власть и обман, народ и власть, природа предательства и его психология, судьба личности, поднявшейся над массами, - только некоторые из вопросов, над которыми размышляет автор. Как отмечает критик Наталья Иванова, в одном мифологическом пространстве в сказке сосуществуют две тоталитарные системы: сталинская (удавы) и брежневская (кролики). Однако перечисленные выше вопросы выходят за рамки именно этих двух систем, это действительно философские вопросы, вопросы на все времена. Читать сказку «Кролики и удавы» можно быстро, а можно долго, прерываясь на бесконечные размышления о прошлом и будущем. В этой сказке очень много «подводных камней».
«Народ не может и не должен жить дальней целью, ибо дальняя цель всегда служит оправданием ближайшему мошенничеству». Такой дальней целью стала у кроликов цветная капуста. Собственно благодаря этой дальней цели, то есть мошенничеству, Король кроликов и занимал свой пост. Народ же, кролики, показаны очень динамичными в своим мнениях и желаниях. Для народа главное это цель, идеология, в некоторых случаях нелишне и страх.
Как только кролики поняли в чем сила гипноза удавов они получили свободу. Только что им с этой свободой делать? Кролики начали пить чернила. В этой суматохе не потерялся и бюрократический аппарат. По закону, чернил на образование не жалеть, а так как все чернила расходуются на выпивку можно заявить, что все кролики грамотные…

непойманных воров и вечно будущего счастья. Россия — это одна

шестая часть света и пять шестых тьмы. А что было после Грозного, Петра Первого, Александа III или Сталина? - Бардак! А не ищет ли «большая семерка» в лице России новую «шестерку»? Каково будущее России, каков ее путь сказать трудно, но сказка Искандера, очевидно, говорит какого пути не надо.

ИЛИ ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ
 
«Девятнадцатый век отличается от двадцатого, главным образом,

тем, что в девятнадцатом слова оптимист и дурак не были синонимами». В двадцатом веке сбываются те мрачные пророчества, о которых говорили писатели – утописты девятнадцатого века, а ошибки в прогнозах происходят лишь в дурную сторону. С точки зрения командно – административной системы люди задумывались над вопросом: возможно ли стабильное общество, в котором высокий уровень благосостояния сочетается с полным отсутствием свободы слова и мнений? Казалось, что наше общество движется в этом направлении, а достижение благосостояния казалось делом техники, ведь с инакомыслием было покончено.
На мой взгляд, утопия умерла в ХХ веке, а ей на смену пришла антиутопия, которая видимо будет еще долго существовать потому что литература познала болезненное наслаждение мрачных пророчеств. И самое страшное, что проходит красной нитью через все произведения – антиутопии это то, что человек хорош, если он не выходит за рамки беспрекословного подчинения. Человек может быть назван умным, добрым, честным, порядочным, благородным, только лишь пока он не вышел за рамки беспрекословного подчинения. Как бы то ни было, на гигантских пространствах Земли и на протяжении многих лет шла титаническая дрессировка миллионов. Человек, как и всякое живое существо, поддается дрессировке, в известных пределах. Его довольно легко можно научить называть черное белым, а белое – красным. Если человека лишить информации и отдать во власть «тайной полиции», то процесс дрессировки можно вполне успешно завершить в течение одной – двух пятилеток. Если установить достаточно жесткое наказание за выход из рамок беспрекословного подчинения, то человека можно даже приучить думать, что он живет хорошо (в полуразвалившейся избе, с лопухами вместо яблонь и с пенсией одиннадцать

копейки). В тоталитарном мире можно выжить только в том случае,

если ты научишься лгать. Ложь должна сделаться основою всех слов твоих и всех поступков. Ложь может дать лишь дополнительный шанс на продвижение вверх (вкуснее жрать, пьянее пить, слаще спать). Это не даст тебе абсолютной гарантии выживания (в тоталитарном мире абсолютной гарантии нет вообще ни у кого), но это увеличит вероятность благоприятного исхода, как сказал бы специалист по теории вероятности. Действительность демонстрирует нам хорошо выдрессированного человека, у которого способность и умение лгать перешли уже на уровень инстинкта. Дрессированный человек годен работать цензором. Он всегда и совершенно точно знает, что можно говорить и что нельзя; когда надо разразиться аплодисментами, а когда надо сурово промолчать; когда сигнализировать в инстанции надлежит немедленно, а когда можно рискнуть и воздержаться; когда задавать вопросы совершенно необходимо, а когда нельзя их задавать ни в коем случае.
Феодализм выстоял и в двадцатом веке и дал последний ожесточенный бой, в котором используются все плоды века просвещения как оружие феодализма. Фашизм был последней отчаянной попыткой феодализма отстоять свои позиции, отбросить надвинувшийся капитализм, уничтожить его там, где он не успел еще окрепнуть, вернуть старые добрые времена, когда над каждым холопом стоит свой господин, а над всеми – царь. Будущее наше зависит сейчас в первую очередь от того, в какой степени удалось нам победить феодализм в нашем сознании, нашу проклятую рабскую психологию, которая успешно формировалась на протяжении всего двадцатого века.
Являются ли утопические романы предостережением или это ни что иное, как предсказание? Все в этом мире относительно. Утопические романы, предсказывая чудовищные последствия определенного пути развития, одновременно, неминуемо, предостерегают нас от этого.

Борис Стругацкий/ КУДА Ж НАМ ПЛЫТЬ? Вопросы без ответов/ 3

января 1990 г.
 
Советская энциклопедия, 1983.
 
Чернышевский Н.Г. /Что делать?/ четвертый сон Веры Павловны.
 
Чернышевский Н.Г /Пояснение к роману/
 
Искандер Ф. А. /Кролики и Удавы/
 
Искандер Ф. А./Афоризмы, размышления/
 
Салтыков-Щедрин М. Е. «Дрофа»2002г./История Одного города/
 
Замятин Е. И. «Художественная литература»1989г./МЫ/

мир/
 
Анненков Ю.П. Евгений Замятин.1991г.
 
Оруэлл Дж. Рецензия на роман «МЫ». 1989г.
 
Анненков

П. В./Из статьи «Русская беллетристика и г. Щедрин»/
 
Филологическое общество «Слово» 1998г./Сто Великих имен в литературе/
 
Мария Витовцева /статья «УЧИМСЯ У УЧЕНИКОВ»/

Искандер Фазиль Абдулович
Салтыков Михаил Евграфович
Чернышевский Николай Гаврилович

родился 20 января (1 февраля по новому стилю) 1884 г.

в городе Лебедянь Тамбовской губернии, теперь Липецкая область. Мать Евгения , Мария Александровна, была образованным человеком, играла на рояле, любила литературу. Отца звали Иван Дмитриевич, он был священником, настоятелем церкви Покрова Пресвятой Богородицы.
«…Я в первый раз облачился в длинные – «на улицу» - брюки, в форменную гимназическую куртку, за спиною ранец: и в первый раз иду в гимназию… Я – горд. Я – большой: мне перевалило за восемь…» (из автобиографии писателя). 1893 г. – 1896 г. – годы обучения Евгения в Лебедянской прогимназии. Годы обучения в прогимназии, как писал сам писатель, проходили с чувством одиночества, среди множества книг.

С 1896 г. он учится в Воронежской гимназии. Из гимназического сукна он вылез в 1902 г, окончив гимназию с золотой медалью, которая впоследствии была заложена в петербургском ломбарде за 25 рублей, там она и осталась.
С 1902 г. по 1908 г. он обучался на кораблестроительном факультете Петербургского политехнического института. Принимал участие в митингах и демонстрациях с пением «Марсельезы». Первая демонстрация для Евгения состоялась в 1903 г. Впоследствии он сам писал : «…Чем ближе к девятьсот пятому – кипенье все лихорадочней, сходки все шумнее.» Летом 1905 г. он совершает заграничное плавание на пароходе «Россия» от Одессы до Александрии. «А по возвращении в Одессу – эпопея бунта на «Потемкине». С машинистом «России» - смытый, затопленный, опьяненный толпой – бродил в порту весь день и всю ночь, среди выстрелов, пожаров, погромов. В те годы быть большевиком - значило идти по линии наибольшего сопротивления; и я был тогда большевиком…» В декабре 1905г. производят арест Евгения за большевистскую агитацию среди рабочих. Все время пребывания в одиночной камере Замятин использовал для того, чтобы изучать стенографию, английский

К СОДЕРЖАНИЮ

Весной 1906 г. его освобождают из – под ареста благодаря

стараниям матери и высылают на родину. В 1908 году окончил Политехнический институт по кораблестроительному факультету, получил специальность морского инженера, был оставлен при кафедре корабельной архитектуры, а с 1911 г. стал преподавателем по этому предмету. Осенью 1908 г. в журнале «Образование» был опубликован первый рассказ Евгения Замятина «Один», который почти не был замечен критикой того времени. Период с 1908 г. по 1911 г. Замятин проводил среди чертежей и цифр, были опубликованы специальные статьи в журналах «Русское судоходство», «Известия Политехнического Института» и других. В это время он совершил множество поездок по России, которые были связанны с его работой. Он побывал в Крыму, Архангельске, посетил Донецкий район и посетил многие другие районы России. Рассказы, выходившие из–под его пера в эти годы, Замятин в печать не отдавал: в каждом мне чувствовалось что-то «не то». В1911 г. Было обнаружено нелегальное пребывание Замятина в Петербурге и он был выслан на два года в Лахту, расположенную на берегу Финского залива. В 1912 г. Замятин начал писать повесть «Уездное», ставшею подлинным дебютом писателя в литературе и высоко оцененная многими современниками. В 1913 г. Замятину было разрешено жить в Петербурге (по амнистии, связанной с 300-летием дома Романовых). В 1913 г. была опубликована повесть «Уездное». Дореволюционное творчество Замятина развивалось в традициях русского критического реализма Н. В. Гоголя, Н. С. Лескова и было окрашено демократическими идеями. Замятин был очень русский человек. В этом заключалась его сила как художника и его трагедия. Его отношение к старой России можно определить словами: «любовь-ненависть». Любовь к ее истокам, здоровой народной основе, творческой одержимости русской натуры, ее готовности к революционному обновлению. И ненависть к самодержавно-политическим оковам, провинциальной тупости, азиатщине, резервуару дикости и бескультурья. Замятин пишет несколько рассказов и сатирическую повесть «На куличках», героями которой являются не только дальневосточные офицеры и солдаты, но и вся «загнанная на кулички Русь».

К СОДЕРЖАНИЮ

критика, его ими ставили рядом с Горьким, Буниным, Пришвиным, Куприным.

Повесть вызвала гнев цензуры, увидевшей в ней только оскорбление русского офицерства. В 1914 году за антивоенную повесть «На куличках» писатель был предан суду, а номер журнала, в котором появилась повесть, был конфискован, а в 1915 г. Евгения Замятина выслали на Север. Из-под пера Замятина вышла, по словам критика А. Воронского, «политическая художественная сатира», которая «делает понятным многое из того, что случилось потом, после 1914 года». В 1916 году писатель командирован в Англию для наблюдения за строительством судов по русским заказам. При участии Замятина был построен ряд ледоколов для России. Во время Первой мировой войны Замятин жил в буржуазной цивилизации, превращающей человека в машину, в Англии. Осенью 1917 года Замятин возвращается в Россию. В Петрограде он встретил Октябрьскую революцию, пережил события гражданской войны, жестокую разруху и голод. В это время он сближается с Горьким и участвует почти во всех его начинаниях по спасению культуры - в работе издательства "Всемирная литература", "Комитета исторических пьес", "Дома искусств" и "Дома ученых". Тревога за судьбу Отечества и русской литературы: «Я боюсь, что у русской литературы одно только будущее: ее прошлое». В 1918 г. писатель создает серию рассказов, сказок, повестей: сатирическая повесть «Островитяне», рассказа «Ловец человеков», «Север», «Землетер», «Дракон», «Сподручница грешных», «Иваны», «Огненное А». Главным произведением Замятина этих первых послереволюционных лет был, бесспорно, фантастический роман «Мы», воспринятый современниками как злая карикатура на социалистическое, коммунистическое общество будущего. «Мы» - краткий художественный конспект возможного отдаленного будущего, уготованного человечеству, смелая антиутопия, роман-предупреждение. Написанный в 1920 году в голодном, не отапливаемом Петрограде, в обстановке военного коммунизма с его вынужденной жестокостью, насилием, в атмосфере распространенного убеждения о возможности скорого скачка прямо в коммунизм, роман погружает читателя в то будущее общество, где решены все материальные запросы людей и где удалось выработать всеобщее, математически выверенное счастье путем упразднения свободы, самой человеческой индивидуальности, права на самостоятельность воли и мысли.

К СОДЕРЖАНИЮ

стен и проинтегрированной жизни всех и каждого, розовых талонов на

любовь (на запись на любого нумера, с правом опустить в комнате шторки), одинаковой нефтяной пищи, строжайшей, неукоснительной дисциплины, механической музыки и поэзии, имеющей одно предназначение - воспевать мудрость верховного правителя, Благодетеля. Счастье достигнуто - воздвигнут совершеннейший из муравейников. И вот уже строится космическая сверхмашина - Интеграл, долженствующий распространить это безусловное, принудительное счастье на всю Вселенную. В романе «Мы» писатель стремился рассказать о смешении социальных систем в один котел. Здесь выявляется борьба двух полярных начал: за человека или (якобы для его же блага) против него; гуманизм или фанатизм, исходящий из того, что люди, народ нуждаются в жестоком пастыре. Неважно, кто он - обожествленный тиран или свирепый творец всего сущего; важно, чтобы человека можно было бы (ему на пользу) загнать в раба, в муравья, в обезличенный «нумер». К концу 20-х годов вокруг Замятина по ряду причин складывается враждебная "полоса отчуждения". Осенью 1929 года в пражском журнале «Воля России» без ведома автора (в обратном переводе с английского) был напечатан, с сокращениями, роман «Мы». Это послужило началом широкой кампании против Замятина. Обреченный на творческое молчание, писатель обратился с письмом на имя И. В. Сталина с просьбой разрешить ему выехать за границу. В 1931 году его просьба была удовлетворена (благодаря ходатайству М. Горького). Замятин любил новую Россию, но свой писательский долг и долг гражданина видел не в сочинении хвалебных од, а в обращении, прежде всего к болевым точкам времени, с помощью острой критики и горькой правды. Покидая Родину, он определенно надеялся вернуться и жил в Париже с советским паспортом. Когда в Париже в 1935 году открылся Международный конгресс писателей, Замятин входил в состав советской делегации.

К СОДЕРЖАНИЮ

он не был тем беспросветным пессимистом, каким его часто пытаются

изобразить (основанием для чего, понятно, может служить его горькая антиутопия «Мы»). В позднем эссе, озаглавленном «О моих женах, о ледоколах и о России», он выразил и свое отношение к Родине, к тому, через что она прошла и, преодолевая застой и сопротивление, движется дальше: «Ледокол - такая же специфическая русская вещь, как и самовар. Ни одна европейская страна не строит для себя таких ледоколов, ни одной европейской стране они не нужны: всюду моря свободны, только в России они закованы льдом беспощадной зимой - и чтобы не быть тогда отрезанным от мира, приходится разбивать эти оковы. Россия движется вперед странным, трудным путем, не похожим на движение других стран, ее путь - неровный, судорожный, она взбирается вверх - и сейчас же проваливается вниз, кругом стоит грохот и треск, она движется, разрушая. В 1988 г. был опубликован роман «Мы» в России (журнал «Знамя»; первое отдельное издание: Замятин Е. И. Сочинения).

К СОДЕРЖАНИЮ

поэт. Фазиль Искандер родился 6 марта 1929 в Сухуми (Абхазия),

в семье иранца - владельца кирпичного завода. В 1938 отец Фазиля был выслан из СССР; будущего писателя взяли на воспитание родственники матери. Школу закончил в Абхазии. После окончания школы Фазиль Искандер поступил в Московский Библиотечный институт, но в 1951 перевелся в Литературный институт им. А.М.Горького, окончив его в 1954. В 1954-1956 работал журналистом в Брянске (газета "Брянский комсомолец") и Курске (газета "Курская правда"). В 1956 переехал в Сухуми, став редактором в абхазском отделении Госиздата, где работал до начала 1990-х. Первый сборник стихов Искандера, "Горные тропы", вышел на русском языке в 1957 в Сухуми. Прозу начал писать с 1962 г. Печатался в журналах "Литературная Абхазия", "Юность", "Новый мир", "Неделя". Фазиль Искандер - лауреат многочисленных премий, в том числе Пушкинской премии (1993) и премии "Триумф" (1999). Живет в Москве.

Среди произведений Фазиля Искандера - стихи, рассказы, повести, романы, сценарии: "Горные тропы" (1957, сборник стихов), "Доброта земли" (1959, сборник стихов), "Зеленый дождь" (1960, сборник стихов), "Дети Черноморья" (1961, сборник стихов), "Молодость моря" (1964, сборник стихов), "Зори земли" (1966, сборник стихов), "Созвездие Козлотура" (1966, сатирическая повесть), "Тринадцатый подвиг Геракла" (1966, сборник рассказов), "Запретный плод" (1966, сборник рассказов), "Начало" (1969, рассказ), "Лов форели в верховьях Кодора" (1969, рассказ), "Летним днем" (1969, рассказ), "Письмо" (1969, рассказ), "Встреча в поезде" (1969, рассказ), "Бедный демагог" (1969, рассказ), "Сандро из Чегема" (1973-1988, полное издание - 1989; роман на автобиографической основе; отдельные главы экранизированы в 1989 - фильм "Пиры Валтасара, или ночь со Сталиным"), "Морской

повесть), "О, Марат!" (1979, рассказ; экранизирован в 1992 - фильм

"Маленький гигант большого секса", Россия, "Мосфильм"), "Кролики и удавы" (1982, США; в Москве напечатана в 1987, сатирическая повесть-сказка), "Защита Чика" (1983, рассказ), "Бармен Адгур" (1986, рассказ), "Чегемская Кармен (1986, рассказ; экранизирован в 1988 – фильм "Воры в законе", СССР, киностудия им. М.Горького), "Сумрачной юности свет" (1990, повесть), "Человек и его окрестности" (1992-1993, роман), "Софичка" (1995, рассказ), "Думающий о России и американец" (1997, рассказ), рассказы о Чике, автор сценария к фильмам "Время счастливых находок" (1969-1970, сценарий фильма совместно с Г.С.Габаем; "Мосфильм"), "Чегемский детектив" (1986; СССР, "Мосфильм", "Грузияфильм"), "Пиры Валтасара, или ночь со Сталиным" (1989; СССР, киностудия им. М.Горького).

Чернышевский родился 24 июля 1828 года в Саратове в семье

протоиерея Гавриила Ивановича Чернышевского и его жены Евгении Егоровны (урожденной Голубевой). Оба деда его и прадед по материнской линии были священниками. В доме Чернышевских царили достаток и теплая семейная атмосфера, одухотворенная глубокими религиозными чувствами. В мае 1846 года Чернышевский, недоучившись в семинарии, прибыл в Петербург и успешно выдержал экзамены на историко-филологическое отделение Петербургского университета. Здесь он увлекся учением французских социалистов-утопистов и решительно изменил свой образ мысли. Успешно окончив университет, Чернышевский вернулся в Саратов и стал учителем гимназии. Участь провинциального педагога для Чернышевского была явно недостаточной. Он решает ехать в Петербург.

Незадолго до отъезда он делает предложение дочери саратовского врача Ольге Сократовне Васильевой. Любовь Чернышевского своеобразна: обычное молодое чувство осложнено мотивом спасения, освобождения невесты из-под деспотической опеки родителей. В мае 1853 года Чернышевский с молодой женой приезжает в Петербург и вскоре становится ведущим критиком журнала Некрасова "Современник". Начиная с 1857 года, когда молодой Добролюбов берет в свои руки литературно-критический отдел "Современника", Чернышевский оставляет критику и обращается к вопросам экономического и политического характера, к обоснованию теории крестьянской социалистической революции. В середине 60-х годов он становится одним из вдохновителей и руководителей подпольной революционной организации "Земля и воля". 7 июля 1862 года его арестуют и заключают в Петропавловскую крепость.

следствие; кроме связи с "лондонскими пропагандистами" Чернышевского обвиняли в авторстве

революционной прокламации "Барским крестьянам от их доброжелателей поклон". Здесь, в одиночной камере Алексеевского равелина, Чернышевский в течении четырех месяцев напряженно работает над романом "Что делать?". Он был начат 4 декабря 1862 года и закончен 14 апреля 1863 года. Роман появился в 1863 году на страницах только что разрешенного после восьмимесячной остановки журнала "Современник".    После публикации романа "Что делать?" страницы легальных изданий закрылись для Чернышевского навсегда. Вслед за гражданской казнью потянулись долгие и мучительные годы сибирской ссылки. Однако и там Чернышевский продолжал упорную беллетристическую работу. Он задумал трилогию, состоящую из романов "Старина", "Пролог" и "Утопия". Роман "Старина" был тайно переправлен в Петербург, но двоюродный брат писателя А.Н.Пыпин в 1866 году вынужден был его уничтожить, когда после выстрела Каракозова в Александра II по Петербургу пошли обыски и аресты. Роман "Утопия" Чернышевский не написал, замысел трилогии погас на незавершенном романе "Пролог".    Лишь в августе 1883 года Чернышевскому "милостиво" разрешили вернуться из Сибири, но не в Петербург, а в Астрахань, под надзор полиции. Он встретил Россию, охваченную правительственной реакцией после убийства народовольцами Александра II. После семнадцатилетней разлуки он встретился с постаревшей Ольгой Сократовной (лишь один раз, в 1866 году, она навестила его на пять дней в Сибири), со взрослыми, совершенно незнакомыми ему сыновьями. В Астрахани Чернышевскому жилось одиноко. Изменилась вся русская жизнь, которую он с трудом понимал и войти в которую уже не мог.    После долгих хлопот ему разрешили перебраться на родину, в Саратов. Но вскоре после приезда сюда, 29 октября 1889 года, Чернышевский скончался.

Евграфович (псевдоним Салтыков – Щедрин) - знаменитый русский писатель. Родился

15 января 1826 года в старой дворянской семье, в имении родителей, селе Спас-Угол, Калязинского уезда Тверской губернии.
Михаил Салтыков принадлежал к старинному дворянскому роду, а по матери – к не менее древней купеческой фамилии. Он приходился дальним родственником известному историку Н. Забелину. Детские годы Михаила прошли в укромном уголке российской провинции, известном под названием Пошехонье. Там находилось родовое имение его отца. В семье главным человеком была мать: она не только вела хозяйство, но и занималась всей коммерческой деятельностью.

Детские годы, проведенные в родовой усадьбе, в грубой крепостнической среде, оказали огромное воздействие на его творчество. Первые десять лет жизни Михаила прошли дома. Первым учителем Салтыкова был крепостной человек его родителей, живописец Павел; потом с ним занимались старшая его сестра, священник соседнего села, гувернантка и студент Московской духовной академии. И уже к шести годам будущий писатель бегло разговаривал на немецком и французском языках, умел читать и писать. Только в 1836 г. Михаил приехал в Москву и поступил в московский дворянский институт (нечто вроде гимназии, с пансионом), а два года спустя был переведен, как один из отличнейших учеников, в одно из самых престижных заведений того времени - Царскосельский (позже - Александровский) лицей. Уже на первом году учебы проявились литературные способности Салтыкова. В течение всех шести лет пребывания в лицее его объявили «продолжением Пушкина», то есть первым учеником по русской литературе.

году окончил курс по второму разряду (т. е. с чином

X класса), семнадцатым из двадцати двух учеников, потому что поведение его аттестовалось не более как «довольно хорошим»: к обычным школьным проступкам («грубость», курение, небрежность в одежде) у него присоединялось писание стихов «неодобрительного» содержания. В лицее, под влиянием свежих еще тогда пушкинских преданий, каждый курс имел своего поэта; в XIII курсе эту роль играл Салтыков. Несколько его стихотворений было помещено в «Библиотеке для Чтения» 1841 и 1842 годов, когда он был еще лицеистом; другие, напечатанные в «Современнике» (ред. Плетнева) 1844 и 1845 годов, написаны им также еще в лицее. Ни одно из стихотворений Салтыкова, отчасти переводных, отчасти оригинальных, не носит на себе следов таланта; позднейшие по времени даже уступают более ранним. Салтыков скоро понял, что у него нет призвания к поэзии, перестал писать стихи и не любил, когда ему о них напоминали. И в этих ученических упражнениях, однако, чувствуется искреннее настроение, большей частью грустное, меланхолическое; тогдашних знакомых Салтыков слыл под именем «мрачного лицеиста». В августе 1844 г. Салтыков был зачислен на службу в канцелярию военного министра и только через два года получил там первое штатное место - помощника секретаря. Литература уже тогда занимала его гораздо больше, чем служба. Он посещает известные в Петербурге собрания литераторов в доме Н. М. Языкова. Видимо, там Салтыков познакомился с В. Белинским, под влиянием которого начинает сотрудничать в журналах «Отечественные записки» и «Современник». Салтыков не только много читал, но и писал - сначала небольшие библиографические заметки (в «Отечественных Записках» 1847 г.), а потом повести: «Противоречия» (там же, ноябрь 1847) и «Запутанное дело» (март 1848). Уже в библиографических заметках, несмотря на маловажность книг, по поводу которых они написаны, проглядывает образ мыслей автора - его отвращение к рутине, к прописной морали, к крепостному праву; местами попадаются и блестки насмешливого юмора. «Запутанное дело» появилось в свет как раз тогда, когда февральская революция во Франции отразилась в России

комитета, облеченного особыми полномочиями для обуздания печати. 28 апреля 1848

г. Салтыков был выслан в Вятку. Находясь в Вятке, Салтыков прошел все ступени тогдашней чиновничьей лестницы: был переписчиком бумаг, полицейским чиновником при губернаторе, а летом 1850 г. стал советником губернского правления. О службе его в Вятке сохранилось мало сведений, однако известно, что он горячо принимал к сердцу свои обязанности, когда они приводили его в непосредственное соприкосновение с народной массой и давали ему возможность быть ей полезным. Провинциальную жизнь, в самых темных ее сторонах, в то время легко ускользавших от взора, Салтыков узнал как нельзя лучше, благодаря командировкам и следствиям, которые на него возлагались - и богатый запас сделанных им наблюдений нашел себе место в «Губернских очерках». В ноябре 1855 года ему разрешено было, наконец, совершенно оставить Вятку. Тогда на российский престол взошел царь Александр II. 1856 г. принес Салтыкову перемены и в личной жизни. Он женился на семнадцатилетней дочери губернатора Елизавете Болтиной и вместе с ней вернулся в Петербург. В феврале 1856 г. он был причислен к Министерству внутренних дел, в июне того же года назначен чиновником особых поручений при министре и в августе командирован в губернии Тверскую и Владимирскую для обозрения делопроизводства губернских комитетов ополчения (созванного, по случаю восточной войны, в 1855 году). В его бумагах нашлась черновая записка, составленная им при исполнении этого поручения. Она удостоверяет, что так называемые дворянские губернии предстали перед Салтыковым не в лучшем виде, чем недворянская, Вятская; злоупотреблений при снаряжении ополчения им было обнаружено множество. Несколько позже им была составлена записка об устройстве градских и земских полиций, проникнутая мало еще распространенной тогда идеей децентрализации и весьма смело подчеркивавшая недостатки действовавших порядков. Вслед за возвращением Салтыкова из ссылки возобновилась, с большим блеском, его литературная деятельность. Имя надворного советника Щедрина, которым были подписаны появлявшиеся в «Русском Вестнике», с 1856 г., «Губернские очерки», сразу сделалось одним из самых любимых и популярных. С этого времени о Салтыкове заговорила вся Россия. Очерки вызвали целый поток отзывов в различных изданиях.

для Салтыкова были статьи Чернышевского и Добролюбова. Чем были «Губернские

очерки» для русского общества, только что пробудившегося к новой жизни и с радостным удивлением следившего за первыми проблесками свободного слова, - это легко себе представить. Успех окрылил литератора, но он все еще не мог уйти со службы. Причина была сугубо материальной: прочитав публикацию, мать лишила Михаила какой – либо финансовой помощи. Власти также относились к Салтыкову настороженно. В марте 1858 г. Салтыков был назначен рязанским вице - губернатором, в апреле 1860 г. переведен на ту же должность в Тверь. Пишет он в это время очень много, сначала в разных журналах (кроме «Русского Вестника» - в «Атенее», «Современнике», «Библиотеке для Чтения», «Московском Вестнике»), но с 1860 г. - почти исключительно в «Современнике» (в 1861 г. С. поместил несколько небольших статей в «Московских Ведомостях» (ред. В.Ф. Корша ), в 1862 г. - несколько сцен и рассказов в журнале «Время»). В картинах провинциальной жизни, которые Салтыков рисует теперь, Вятка уступает Глупову, представляющему собой не какой-нибудь определенный, а типичный русский город - тот город, «историю» которого, понимаемого в еще более широком смысле, несколькими годами позже написал Салтыков. Мы видим здесь как последние вспышки отживающего крепостного строя так и очерки так называемого «возрождения», в Глупове не идущего дальше попыток сохранить, в новых формах, старое содержание. Староглуповец «представлялся милым уже потому, что был не ужасно, а смешно отвратителен; новоглуповец продолжает быть отвратительным - и в то же время утратил способность быть милым». В настоящем и будущем Глупова усматривается один «конфуз»: «идти вперед - трудно, идти назад – невозможно». Только в самом конце этюдов о Глупове проглядывает нечто похожее на луч надежды: Салтыков выражает уверенность, что «новоглуповец будет последним из глуповцев».
В Твери Салтыков впервые получил возможность осуществлять свои принципы на практике. Он беспощадно увольнял со службы взяточников и воров, отменял телесные наказания и приговоры, которые считал несправедливыми, а также возбуждал судебные

нарушавших законы помещиков. Результатом деятельности Салтыкова явились многочисленные жалобы. В

феврале 1862 г. он был уволен в отставку по состоянию здоровья. Уйдя со службы, Салтыков переезжает в Петербург, где пытается издавать собственный журнал «Русская правда». Но вскоре терпит финансовый крах, через два года вновь возвращается на службу и покидает столицу.
В ноябре 1864 г. он был назначен управляющим пензенской казенной палатой, два года спустя переведен на ту же должность в Тулу, а в октябре 1867 г. - в Рязань. Эти годы были временем его наименьшей литературной деятельности. Тяга его к литературе оставалась, однако, прежняя: как только «Отечественные Записки» перешли (с 1 января 1868 года) под редакцию Некрасова, Салтыков сделался одним из самых усердных их сотрудников, а в июне 1868 года окончательно покинул службу и сделался одним из главных сотрудников и руководителей журнала, официальным редактором которого стал десять лет спустя, после смерти Некрасова в 1877 г. Пока существовали «Отечественные Записки», то есть до 1884 г., Салтыков работал исключительно для них. Большая часть написанного им в это время вошла в состав сборников. В течение последующих двадцати лет Салтыков – Щедрин создает своего рода сатирическую энциклопедию русской жизни. Наряду с циклами очерков «Письма о провинции», «Признаки времени», «Письма к тетеньке» и «Дневник провинциала в Петербурге», в нее входят и произведения крупной формы, прежде всего «Истории одного города». Салтыков создал первый в русской литературе роман в жанре фантастического гротеска. Образ города Глупова стал нарицательным и определил целое направление последующего развития русской литературы. Последние десятилетия жизни Салтыкова проходят в постоянной борьбе с тяжелой болезнью – туберкулезом. По настоянию врачей писатель неоднократно выезжал на лечение во Францию, Швейцарию и Италию. Но и там он не выпускал из рук пера. Салтыков работал над романом «Современная идиллия» и новыми очерками, посвященными жизни в европейских странах. После неоднократных предупреждений весной 1884 г. власти закрыли журнал «Отечественные записки».

не примирился с тем, что его лишили основной трибуны для

выступлений. Салтыков продолжал печататься в «Русских ведомостях», «Вестнике Европы» и других изданиях. Чтобы усыпить бдительность цензоров, писатель возобновляет работу над циклом сказок. Они явились своеобразным итогом его жизни. Сказочный элемент, своеобразный, мало похожий на то, что обыкновенно понимается под этим именем, никогда не был совершенно чужд произведениям Салтыкова: в изображения реальной жизни у него часто врывалось то, что он сам называл волшебством. Это - одна из тех форм, которые принимала сильно звучавшая в нем поэтическая жилка. В его сказках, наоборот, большую роль играет действительность, не мешая лучшим из них быть настоящими «стихотворениями в прозе». Таковы «Премудрый пескарь», «Бедный волк», «Карась-идеалист», «Баран – непомнящий» и в особенности «Коняга». Идея и образ сливаются здесь в одно нераздельное целое: сильнейший эффект достигается самыми простыми средствами. Немного найдется в нашей литературе таких картин русской природы и русской жизни, какие раскинуты в «Коняге». Писатель облек их в басенно – притчевую форму, но внимательный читатель сразу же понял, кого автор имеет в виду под пескарями, волками, орлами – меценатами. Салтыков был чрезвычайно ранимым человеком. Когда в 1882 г. на него обрушился град отрицательных рецензий, он хотел было прекратить писать. Но популярность писателя и дружеская поддержка друзей, в числе которых был, например, И. Тургенев, помогли преодолеть депрессию. Незадолго до смерти Салтыков – Щедрин написал в письме к сыну: «Паче всего люби родную литературу и звание литератора предпочитай всякому другому». Умер Салтыков – Щедрин 28 апреля 1889 г. в Петербурге.