Пётр Вяземский

году, детство провел в Остафьеве, родовом подмосковном имении князей Вяземских.

Получил прекрасное домашнее образование, с 1805 учился в Петербургском иезуитском пансионе. В 1806 вернулся в Москву и брал частные уроки у профессоров Московского университета

и историка Н.Карамзина (женатого на старшей сестре Вяземского), дом которого

был центром культурной жизни, где собирались историки, философы, писатели, в том числе и будущие декабристы.

и светской жизни. Он предпочитает малые стихотворные жанры — пишет

элегии, послания, стихотворения в альбом. Вместе с тем пишет и эпиграммы, басни.

жил в Москве и в родовом подмосковном имении Остафьево. Посвящает

себя литературной и журнальной деятельности, сближается с Пушкиным, декабристами. Лирика Вяземского меняется.

не стал участником восстания. Хотел воздействовать на правительство словом, убеждением.

Это не помешало Вяземскому решительно осудить репрессии против декабристов. В 1830 он стал сотрудником «Литературной газеты» Дельвига и Пушкина, а затем и пушкинского «Современника»

поручений по Министерству финансов (до 1855). В 1856 — 58

— товарищ министра народного просвещения; возглавлял цензуру. Был близок к царскому двору.

разрыв с современностью.

Последние двадцать лет жизни Вяземский жил за границей,

в полной мере ощутив социальное и духовное одиночество.

.

Петербурге.

насущным трудом. Несмотря на это, трудно найти человека, более преданного

литературным интересам, тщательно следившего за жизнью русской литературы. Вяземский был связан личными дружескими отношениями с большой частью писателей, принадлежавших к тому же высшему дворянскому слою общества: Карамзин, Дмитриев, К. Батюшков, В. А. Жуковский, Пушкин и Баратынский — его ближайшие друзья

изгнании своём,
Святого таинства земное выраженье,
Предчувствие и скорбь о

чём-то неземном,
Преданье тёмное о том, что было ясным,
И упование того, что будет вновь;
Души, настроенной к созвучию с прекрасным,
Три вечные струны: молитва, песнь, любовь!
Счастлив, кому дано познать отраду вашу,
Кто чашу радости и горькой скорби чашу
Благословлял всегда с любовью и мольбой
И песни внутренней был арфою живой!

живу я наизусть,
И радости мои не чужды сожаленья,
И

мне отрадою моя бывает грусть.

Жизнь мысли в нынешнем; а сердца жизнь в минувшем,
Средь битвы я один из братьев уцелел:
Кругом умолкнул бой, и на поле уснувшем
Я занят набожно прибраньем братских тел.

Хоть мертвые, но мне они живые братья:
Их жизнь во мне, их дней я пасмурный закат,
И ждут они, чтоб в их загробные объятья
Припал их старый друг, их запоздавший брат.
<1877>

друзей,
Друзей неуклончиво строгих
В соблазнах изменчивых дней.
Я пью

за здоровье далёких,
Далёких, но милых друзей,
Друзей, как и я, одиноких
Средь чуждых сердцам их людей.
В мой кубок с вином льются слёзы,
Но сладок и чист их поток;
Так, с алыми - чёрные розы
Вплелись в мой застольный венок.
Мой кубок за здравье не многих,
Не многих, но верных друзей,
Друзей неуклончиво строгих
В соблазнах изменчивых дней;
За здравье и ближних далёких,
Далёких, но сердцу родных,
И в память друзей одиноких,
Почивших в могилах немых.
<1862>